Необыкновенные приключения экспедиции Барсака - Жюль Верн Страница 57

После превосходно проведенной ночи, как я уже говорил, я встал 25 марта и писал заметке, помеченные этим числом, где изложены перипетии нашего похищения и воздушного путешествия.

День проходит спокойно. Я не вижу никого, кроме Чумуки, аккуратно приносящего кушанья. Вечером, наученный опытом, я укладываюсь пораньше. Мне осталось только порадоваться. В тот же час, как и накануне, электричество гаснет. Очевидно, таков распорядок этого дома.

Вторая превосходная ночь, и вот сегодня утром, 26 марта, я просыпаюсь свежим и бодрым, но — увы! — все еще пленником. Глупое положение, так как чего же, наконец, от нас хотят? Когда я увижу кого-нибудь, кого можно будет об этом спросить?

В тот же день вечером. Мои желания исполнились. Мы видели его величество Гарри Киллера, и наше положение так изменилось после этой встречи, что я все еще взволнован и дрожу.

Около трех часов дня дверь открывается. На этот раз за ней оказывается не Чумуки, а другой старый знакомец — Морилире. (Лучше бы нам никогда не знать этого имени!) Морилире сопровождают около двадцати негров, которыми он командует. За конвоирами я вижу моих товарищей, включая и мисс Бакстон-Морна; но там нет Сен-Берена, который, по словам его юной тетки, все еще не может двигаться. Я присоединяюсь к ним, думая, что пришел наш последний час и что нас ведут к месту казни.

Ничего подобного. Мы идем по коридорам и, наконец, попадаем в довольно обширную комнату, а конвой остается за дверью.

В комнате всего одно кресло из пальмовых волокон и стол, на котором стакан и бутылка с вином. В кресле сидит человек. Наши глаза устремляются на него. Он стоит того.

«Его величеству» Гарри Киллеру от сорока до сорока пяти лет, хотя, по некоторым признакам, ему можно дать больше. Он, по-видимому, высокого роста, ширина плеч, огромные руки, могучие мускулы говорят о необыкновенной, геркулесовской силе.

Особенное внимание привлекает его голова. Гладков лицо выражает одновременно силу воли и низость характера. Его венчает седеющая шевелюра, настоящая грива, к которой гребень, кажется, не прикасался с незапамятных времен. Лоб высок и показывает ум, но выдающиеся челюсти и тупой, квадратный подбородок обличают грубые, жестокие страсти. Впалые загорелые щеки усыпаны кроваво-красными прыщами. Тяжелые уши, толстые губы, нижняя немного отвисла, открывая зубы, сильные, здоровые, но желтые и плохо содержимые. Глаза, глубоко ушедшие в орбиты, горят под косматыми бровями необычайным, по временам невыносимым блеском.

Субъект не из банальных. Страсти, пороки, смелость — все собрано в нем одном. Он отвратителен и ужасен.

«Его величество» одет в охотничий костюм серого полотна, короткие панталоны, гамаши; все это засаленное, некрытое пятнами. На столе широкая фетровая шляпа, и около нее правая рука Киллера, сотрясаемая постоянной дрожью.

Уголком глаза доктор Шатонней показывает мне на эту дрожащую руку. Я понимаю: перед нами алкоголик, запойный пьяница.

Долгов время этот субъект молча смотрит на нас. Его глаза переходят от одного к другому. Мы терпеливо ждем, пока он натешится.

— Мне говорили, что вас шестеро, — говорит он, наконец, по-французски с сильным английским акцентом, голосом важным, но хриплым. — А я вижу только пятерых. Почему?

— Один из нас болен от тех мучений, которым его подвергли ваши люди, — отвечает господин Барсак.

Новое молчание, и вдруг неожиданный вопрос:

— Что вы хотите делать у меня?

Вопрос брошен так внезапно, что мыедва удерживаемся от хохота, несмотря на серьезность положения. Черт возьми! Если мы и у него, то против нашей воли!

Киллер снова говорит с угрожающим видом:

— Шпионить, без сомнения! — Простите, сударь… — начинает Барсак. Но тот перебивает. Охваченный внезапной яростью, онударяет кулаком по столу и кричит громовым голосом:

— Меня называют владыкой!

Барсак в эту минуту великолепен. Привычный opaтор, он выпрямляется, кладет левую руку на сердце, а правой делает широкий жест.

— С 1789 года французы не имеют владыки! — торжественно заявляет он.

Где-нибудь в другом месте торжественность Барсака показалась бы смешной, но перед лицом этого дикого зверя она была благородной, честное слово! Она означала, что мы никогда не согласимся унизиться перед пьяным авантюристом. Мы все одобряем оратора, вплоть до Понсена, который кричит в порыве энтузиазма:

— Лишите человека независимости, и вы отнимете у него свободу!

Храбрый господин Понсен! Во всяком случае, у него хорошие намерения.

Услышав это неоспоримое положение, Гарри Киллер высоко поднимает плеча и осматривает нас снова, как будто он нас еще не видал. Его глаза перебегают от одного к другому с необычайной быстротой. Он останавливает их, наконец, на Барсаке и бросает на него ужасный взгляд. Барсак выдерживает, не моргнув глазом. Поздравляю! Этот сын Юга не только болтлив; он смел и исполнен чувства собственного достоинства. Начальник экспедиции гигантски вырастает в моих глазах.

Гарри Киллеру удается овладеть собой, что, вероятно, с ним случается не часто, и он вдруг спрашивает со спокойствием, столь же внезапным, сколь неожиданно было его бешенство:

— Вы говорите по-английски?

— Да, — отвечает Барсак.

— А ваши товарищи?

— Также.

— Хорошо, — одобряет Гарри Киллер и тем же хриплым голосом повторяет по-английски. — Что вы явились делать у меня?

— Это мы должны, — возражает Барсак, — спросить у вас: по какому праву вы привезли нас сюда силой?

— По праву, которое мне принадлежит, — отрезает Гарри Киллер, сразу переходя к необузданному гневу. — Пока я жив, никто не приблизится к моей империи…

Его империя? Не понимаю.

Гарри Киллер встает. Обращаясь исключительно к Барсаку, осанка которого остается такой же смелой, он продолжает, колотя по столу огромным кулаком:

— Да, да, я знаю, ваши соотечественники в Тимбукту спускаются вниз по Нигеру, но они остановятся, или… И вот они осмеливаются подсылать шпионов… Я их разобью, ваших шпионов, как разбиваю этот стакан!

И, подтверждая свои слова действием, Гарри Киллер действительно разбивает стакан, разлетающийся на тысячу осколков.

— Стакан! — рычит Киллер, поворачиваясь к двери.

Охваченный невероятной яростью, буквально взбесившись, с пеной на сжатых губах, он страшен. Его нижняя челюсть, выдавшаяся вперед, придает ему вид дикого зверя, лицо побагровело, глаза налились кровью. Один из черных стражей устремляется ему помочь. Не обращая на него внимания, в исступлении, опершись на стол дрожащими руками, он снова наклоняется к неподвижному Барсаку и кричит, уставившись ему в лицо: