Держатель Знака - Елена Чудинова Страница 56

— А великолепная математическая тренировка — Женя снова закачался на стуле.

— Опасность падает… Слезы падают… — раскладывая, продолжала цыганка. — До смерти счастья не будет…

— Погоди — большая любовь без счастья?

— Так карты говорят, — ответила цыганка. — Старухи бы наши объяснили.

— Погоди-ка! — Женя повернулся к цыганке и, взяв у нее колоду, продолжил расклад. — Ключ… мастер-зиждитель… Ну и ну… Очень много червей… А этот король, рядом с шутом?

— Ненадолго придет, много сделает, любовь в нем большая…

— Любопытно… А дальше?

— Ну что, Хрущев?!

Женя бросил карты, не положив последней.

— Да черт знает что, — с бессильной злобой ответил вошедший врач. — Девочка лет восемнадцати, не больше, из хорошей семьи, совершенно одна, в тифу, истощена предельно». Везти с собой — не вынесет дороги, оставлять на глупых баб — уморят. Если не выкинут… А выступаем — завтра. Не знаю я, что делать! Послал покуда вестового за местным фельдшером.

— Ох и… А фельдшер наверное есть?

— На днях был. Сейчас-то сиделка с ней, я распорядился. Так ведь и сиделки с ней не оставишь, — Хрущев нервно заходил по избе, — любая дура обмолвится, так ведь большевички за ноги сиделку-то повесят… они на Красный Крест…

— Но это же вообще немыслимо: оставить больную женщину так, в местности, куда придут красные… — сквозь зубы проговорил Рындин.

— Прикажете свернуть отступление? — Раневич бросил сломавшуюся спичку и зачиркал новой.

— Послушай-ка… — Женя взглянул на цыганку. — Откуда она шла?

— Из Питера.

— Через фронт? Одна?

— С кем-то: когда заболела, бросили, испугались.

— Ты ее около Гатчины подобрала?

— Ну, — цыганка взглянула на свою руку, и Женя поймал этот взгляд, кинутый на небольшое кольцо с поцарапанным, чистой воды, мерцающим багровыми и золотыми искрами сапфиром.

— У нее взяла?

— Сама дала, спасибо говорила. Гордая. — Цыганка неуверенно взглянула на Женю. — Ай вернуть?..

— Верни. — Женя с кошачьей мягкостью повернулся ближе к цыганке, доверительным жестом положил ей руку на плечо. — Послушай… Нинуцэ… как ты думаешь, эта девушка может выжить?

— Другая бы померла. — Доброжелательно-ласковое обращение Жени, казалось, чем-то пугало цыганку. — Лечить — выживет. Злая жить.

— Злая жить… Как бы нам ей помочь, Нинуцэ? Скажи, кто у вас старший?

— Георгэ.

— А ты его дочка?

— Да.

— Хорошо… Так ты говоришь, старухи бы объяснили, что значит, когда карта показывает счастливую любовь без счастья?

— Старухи из табора не ходят.

— А может, мне в табор заглянуть? Где вы стоите?

Цыганка отпрянула из-под Жениной руки, но Женины пальцы мягко удержали ее плечо.

— Плохое время, гостям не рады, знаю. Да ведь гость разный бывает, Нинуцэ. — В голосе Жени зазвучали бархатные завораживающие нотки, но его обращенный на Нину взгляд в какой-то момент поразил сидевшего рядом Рындина: Женя смотрел на молодую женщину так, как смотрят с карандашом в руке в карту-двухверстку — отмечая дороги, броды, мосты, населенные пункты. Столько расчетливого прохладного безразличия было в этом как будто доброжелательном взгляде, что Рындину сделалось до тошноты неприятно.

— В парке.

— Дворцовом?

— Да.

— Ну и отлично. — Женя поднялся. — Ты иди пока. Я следом.

— Черт дери, подпоручик, нашли время волочиться, — с хмурым неодобрением заметил Юрасов, когда в невысоких окнах мелькнула яркая шаль Нины.

— Вы не вполне уяснили мои намерения, г-н поручик, — холодно ответил Женя, надевая шинель.

— Vous dites? [51]

— Что Вы думаете предпринять относительно этой девушки? — спросил Женя, обернувшись к Хрущеву.

— Что-что… В крайнем случае придется брать на санитарную подводу — все равно здесь ей умирать. Хоть умрет по-человечески.

— Крайнего случая нет. Будет неплохо, если мне удастся договориться, чтобы эту девушку приютили цыгане. Если есть какая-то надежда, она тогда выздоровеет.

— Да Вы что, ополоумели, Чернецкой?! — выражая общее возмущение, изумленно воскликнул Юрасов. — Вы хотя бы понимаете, что Вы несете?

— Подпоручик, бывают случаи, когда мальчишество граничит с преступлением, — осуждающе произнес Хрущев. — Да и кто Вам это позволит?

— Разумеется, скорее вы позволите человеку умереть так, чтобы совесть у всех осталась спокойна. А мне наплевать на мою совесть, но я хочу предоставить этой девушке шанс выжить там, где вы предлагаете только «по-человечески» умереть, и в этом я отвечаю словом дворянина и боевого офицера. — Надменное и неподвижное выражение, как упавшее забрало, скрыло Женино лицо. — Полагаю, этого довольно?

Круто повернувшись, Женя вышел, не дожидаясь ответа.

— Это называется «положить шар в лузу», — тонко усмехнулся Раневич. — Выражать несогласие далее можно только у барьера. Его понесло как лошадь.

— Может быть, помешательство и заразительная штука. — В голосе Рындина прозвучала неуверенность. — Но мне что-то начинает казаться, что в этих словах насчет совести какая-то справедливость есть.

— Есть — большевистского пошиба, — брезгливо скривился Юрасов.

— Я врач, — хмуро заговорил Хрущев, — и не все ли мне равно, каков пошиб, если это обернуть в пользу человека?

— Мы знакомы по Германской: Вам не кажется странным, что тогда таких колебаний не возникало?

— Согласен, когда речь идет о себе, приятней чистоплотно истечь кровью, чем использовать грязные бинты. Но предложить, нет, навязать то же самое другому, слабому?

— Превосходно! Давайте перепоручим больную в черт знает какие руки только потому, что это взбрело в голову Чернецкому.

— Знаете, Юрасов, — тонкие губы Раневича тронула легкая улыбка, — я не больше Вашего доверяю соплеменникам Вашей очаровательной питерской приятельницы, но как бы ни велики были мои сомнения, слову Чернецкого я бы без колебаний доверил свою сестру.