Стоять в огне - Богдан Сушинский Страница 56

Вчера вечером он еще цеплялся за какую-то едва приметную тропинку, а теперь брел наугад, предчувствуя, что двенадцать километров, о которых говорила старуха, уже растянулись для него во все двадцать пять. Впрочем, когда-нибудь этот проклятый лес все же кончится. Должно же на его пути встретиться село, ну хоть хуторок какой-нибудь захудалый, хоть какая-то живая душа, пусть даже вражья…

Время от времени он останавливался и приваливался плечом к стволу дерева или повисал на низкой ветке, чтобы передохнуть. Сесть уже не решался — боялся, что не хватит сил подняться.

«Выбраться из стольких передряг, чтобы достаться на ужин отощавшему волку! Нет, это несправедливо! Вся война — сплошная несправедливость. Но это уже последняя грань…»

В одной из лесных долин Крамарчук набрел на небольшой ручеек, который сочился из родника, надежно спрятавшегося под плоской, позеленевшей от мха каменной глыбой. Утолил жажду и почувствовал, что дальше идти он уже не в состоянии: нужно хоть немного поспать. Забравшись в густой ельник, Николай устроил себе постель из еловых веток и лег на спину, положив рядом пистолет и прижав к груди пахнущий смазкой автомат. Сырые ветки приятно холодили пышащее жаром тело, а солнечные лучи, проникавшие сквозь крону молодой ели, теперь уже не обжигали его лицо, а казались теплыми и ласковыми. И птицы… Птицы пели сейчас только ему одному.

Давно пора было уснуть, но взбудораженная память услужливо возрождала эпизоды последнего боя.

* * *

Тогда их, разведчиков, еще было шестеро. И возвращались они в лагерь в радостном возбуждении: наконец-то засада, уже третья в течение недели, удалась. Они забросали гранатами выехавшие из крепости машины и потом несколько минут обстреливали покореженный транспорт из автоматов, пока на помощь троим уцелевшим немцам не подоспела охрана появившейся вблизи автоколонны. Судя по всему, двенадцать-тринадцать солдат, которые ехали в машине вслед за «фюрер-пропаганд-машинен» Штубера — это все, что оставалось от его группы. Так что теперь они могли спокойно доложить Беркуту, что спецкоманды «Рыцарей Черного леса» больше не существует.

За те трое суток, которые разведчики провели вне отряда, ночуя у одного из сельских подпольщиков, они узнали, что окрестные леса наводнены карателями, слышали, что оттуда днем и ночью доносилась стрельба, и даже видели, как в деревню въезжали машины с ранеными во время карательной экспедиции немцами и полицаями. Очевидно, и Штубер со своими головорезами направлялся на помощь карателям.

Да, все это они — Крамарчук, Мазовецкий и четверо других бойцов — знали. Однако знали и то, что это была не первая карательная экспедиция. И каждый раз всем трем партизанским отрядам удавалось прорваться из окружения или продержаться, пока потрепанные каратели не уберутся из леса восвояси.

Поэтому впервые по-настоящему встревожились лишь тогда, когда километрах в пяти от лагеря случайно наткнулись на умирающего Готванюка. Возможно, фашисты решили, что он погиб, как те двое бойцов, чьи тела так и остались лежать чуть дальше, на склоне оврага, а может, просто не заметили его в ложбинке под кроной поваленной буреломом ели… Партизаны услышали угасающий стон Готванюка, напоили водой и, когда он на несколько минут пришел в себя, успели спросить, что с отрядом.

— Мы прикрывали… — еле слышно пробормотал Готванюк. — Беркут отвлек… Стянул к себе… Чтобы «Мститель» и «Чапаевец»… ушли…

— А командир? Где командир?

— Погиб. Все погибли. В лагере… засада.

— Ты сам видел, как погиб Беркут? — допрашивался Крамарчук. — Скажи: ты это видел?!

— Где он погиб? Скажи, где он погиб? — принялся тормошить его и Мазовецкий, но не смог добиться больше ни слова. Так, на руках Мазовецкого, Готванюк и умер.

Помня о предостережении Федора, к лагерю они не пошли. Всех троих похоронили в братской могиле и до позднего вечера бродили по лесу, пытаясь найти хоть какие-то следы партизан. Но вместо них дважды натыкались на полицейские засады, и двое из группы уже были легко ранены. Ночь они провели в каком-то глубоком влажном овраге, не разводя огня, а на рассвете снова напоролись на фашистов и полицаев.

Отстреливаясь, группа начала отходить к каменистой гряде. Но фашистов оказалось около полусотни. Они озверело наседали. Чем выше, перебегая от валуна к валуну, от сосны к сосне, поднимались бойцы на гряду, тем гуще становился туман. В этом тумане Крамарчук и терял одного за другим своих товарищей — может быть, кто-то даже попал в руки фашистов… Самого Николая спасло только то, что, отстреливаясь последними патронами, он оступился и съехал по поросшему мхом и мелким кустарником склону в глубокий мрачный овраг. Единственное, на что хватило Крамарчука, когда он услышал высоко над собой голоса врагов, — заползти под видневшийся рядом каменный козырек. Он-то и скрыл сержанта от глаз полицая, который трусливо осматривал каньон, спустившись, насколько это можно было, по его склону.

Крамарчук пролежал там до ночи, пока не прекратили кровоточить ушибы и рана на голове. Потом он еще несколько дней бродил по лесу и вблизи окрестных сел, пытаясь найти партизан. Однако в одном селе ему говорили, что партизаны ушли вниз по Днестру, в другом — что они подались лесами в сторону Тернополя. В то же время оставаться вблизи Подольска ему уже нельзя было. Почти в каждом селе появились листовки с описанием примет Беркута и призывами к населению сообщить, за крупное вознаграждение, о его местопребывании. И что самое странное, эти листовки не исчезли даже после того, как фашистами было заявлено, что Беркут и «его банда» уничтожены. Возможно, потому и не исчезли, что один из полицаев узнал Беркута в нем, Крамарчуке, и кричал во время стычки: «Не стреляйте! Это Беркут!»

В лагере он все же побывал. Вместо землянок там были руины, вся территория изрыта воронками от мин, лес вокруг него выжжен. Однако ни останков своих друзей, ни могил не нашел. Очевидно, фашисты не желали, чтобы люди, пришедшие на смену беркутовцам, могли поклоняться их могилам, и все тела партизан увезли вместе с телами своих солдат.

За два часа до того, как отправить Крамарчука к крепости, Громов отвел его в сторону от лагеря и там, под одним из динозавроподобных валунов, показал ему свой тайник.

— Если погибну, в этом тайнике ты найдешь небольшой пакет с кое-какими захваченными у немцев документами и письмо для Марии. Сделай все возможное, чтобы пакет попал к ней. Сейчас она пока что прячется в Гайдуковке. Но даже если ее там не окажется, разыщи. Хоть после войны — все равно разыщи.

— Почему ты так? — удивился тогда Николай. — Ты что это вдруг надумал, комендант?

— «Комендант», — благодарно похлопал его по плечу Громов. — Только ты и можешь еще называть меня так. — Вздохнул. Помолчал. Отвел взгляд. — Считай это моей последней просьбой. Кроме тебя, об этом тайнике не будет знать никто.

Добравшись до лагеря, Крамарчук сразу же отыскал тайник. В конверте-пакете с грифом какого-то немецкого учреждения оказалось несколько офицерских удостоверений вермахта, карты, списки, приказы и письмо, адресованное Марии Кристич. Вскрывать конверт с письмом Николай, конечно, не стал. Хотя очень хотелось прочесть его. Зато нашел в тайнике кое-что и для себя. Будто предвидя, в каком трудном положении окажется Крамарчук, лейтенант оставил для него немецкую портупею с двумя парабеллумами в кобурах, шесть обойм патронов, три гранаты и золоченый трофейный портсигар.