Графиня де Шарни. Том 2 - Александр Дюма Страница 53

Королева покраснела, словно ребенок, захваченный врасплох; однако ребенок смиряется, она же, напротив, взбунтовалась.

— Неужели у наших врагов есть шпионы даже в кабинете короля?

— Да, ваше величество, — отвечал Жильбер, — и именно поэтому любой неверный шаг короля становится чрезвычайно опасным.

— Сударь! Это письмо король написал сам от первой до последней строчки; как только я его подписала, король сам его сложил и запечатал, а потом передал курьеру.

— Все верно, ваше величество.

— Значит, курьер был арестован?

— Письмо было прочитано.

— Мы, стало быть, окружены предателями?

— Далеко не все люди — такие, как граф де Шарни.

— Что вы хотите этим сказать?

— Я хочу сказать, ваше величество, что одно из роковых предзнаменований, предвещающих гибель королей, — это то, что они удаляют от себя тех, кого, напротив, им следовало бы приковать к себе цепями.

— Но я не удаляла от себя графа де Шарни, — с горечью заметила королева,

— это граф де Шарни от меня удалился. Когда короли оказываются в несчастии, им нечем удержать бывших друзей.

Жильбер взглянул на королеву и едва заметно покачал головой.

— Не клевещите на графа де Шарни, ваше величество, или кровь двух его братьев возопиет из могилы о том, что королева Французская — неблагодарна!

— Сударь! — вскричала Мария-Антуанетта.

— Вы отлично знаете, что в тот день, когда вам будет угрожать настоящая опасность, граф де Шарни окажется на своем посту, и этот пост будет самым опасным.

Королева опустила голову.

— Я надеюсь, вы пришли не для того, чтобы говорить со мной о графе де Шарни? — нетерпеливо молвила она.

— Нет, ваше величество, однако мысли иногда похожи на события: они связаны между собою невидимыми нитями и потому иногда вдруг являются на свет, хотя, кажется, должны были бы скрываться в самой глубине… Нет, я пришел говорить с королевой, простите, ежели, сам того не желая, я заговорил с женщиной; я готов исправить свою ошибку.

— Что же вы хотели сказать королеве?

— Я желал открыть ей глаза на ее положение, на положение Франции, Европы; я хотел ей сказать: «Ваше величество! Вы ставите на карту счастье или несчастье всего мира; вы проиграли первый тур шестого октября; вы только что выиграли, в глазах ваших поклонников, по крайней мере, второй тур. С завтрашнего дня вам надлежит разыграть то, что называется решающей партией; ежели вы проиграете, вы потеряем трон, свободу, а может быть, и жизнь!»

— И вы полагаете, сударь, — выпрямляясь, проговорила она, — что мы испугаемся и отступим?

— Я знаю, что король храбр: он — потомок Генриха Четвертого; я знаю, что королева мужественна: она — дочь Марии-Терезии; я никогда бы не стал пытаться их переубедить; к несчастью, я сомневаюсь, что мне когда-либо удалось бы вселить в сердца короля и королевы уверенность, которую я ношу в своей душе.

— Зачем же, в таком случае, браться за то, что вы считаете бесполезным?

— Чтобы исполнить долг, ваше величество… Поверьте, очень приятно в наши бурные времена говорить себе при каждом усилии, пусть даже бесполезном: «Я исполняю свой долг!»

Королева посмотрела на Жильбера в упор.

— Скажите мне прежде, сударь, — попросила она, — возможно ли еще, по-вашему, спасти короля?

— Полагаю, что можно.

— А королевскую власть?

— Надеюсь, что так.

— Ну что ж, сударь, — тяжело вздохнув, заметила королева, — вы счастливее меня; я-то думаю, что и то и другое невозможно, и продолжаю борьбу только для очистки совести.

— Да, ваше величество, я вас понимаю: вы хотите деспотической королевской власти и абсолютного монарха; как скупец не может расстаться со своим добром даже во время кораблекрушения, хоть и видит берег, готовый дать ему больше того, что он потеряет, вот так же и вы утонете со своими сокровищами, потому что они увлекут вас на дно… Пожертвуйте малым: бросьте в бездну прошлое и плывете к будущему!

— Пожертвовать малым означало бы порвать со всеми европейскими монархами.

— Да, но зато вы заключили бы союз с французским народом.

— Французский народ — наш враг! — заявила Мария-Антуанетта.

— Это оттого, что вы научили его сомневаться в вас.

— Французский народ не может воевать с европейской коалицией.

— Представьте, что во главе Франции стоит король, искренне желающий принять Конституцию, и французский народ завоюет Европу.

— Для этого нужна миллионная армия.

— Европу можно завоевать не миллионной армией, ваше величество, а идеей… Стоит лишь водрузить на Рейне и в Альпах два трехцветных знамени со словами:

«Война тиранам! Свобода народам!» — и Европа будет завоевана.

— Признаться, сударь, бывают минуты, когда я готова поверить в то, что самые мудрые люди становятся глупцами!

— Ах, ваше величество! Разве вы не знаете, чем в настоящую минуту является Франция в глазах всех наций? Не считая нескольких частных преступлений, нескольких злоупотреблений местного характера, ничуть не запятнавших ее белых одежд, не запачкавших ее чистых рук, Франция — непорочная дева Свободы; в нее влюблен весь мир; из Голландии, с Рейна, из Италии к ней взывают тысячи голосов! Стоит ей лишь шаг ступить за границу, как народы преклонят перед ней колени. Франция, несущая с собой свободу, — это уже не просто нация: это высшая справедливость, это вечный разум!.. О ваше величество! Воспользуйтесь тем, что она еще не прибегла к насилию; потому что ежели вы будете ждать слишком долго, то руки, которые она протягивает к миру, она повернет против себя… Но Бельгия, Германия, Италия следят за каждым ее движением с любовью и радостью; Бельгия говорит ей: «Иди ко мне!» Германия говорит ей: «Я тебя жду!» Италия говорит ей: «Спаси меня!» В далекой северной стране неизвестная рука начертала на письменном столе Густава: «Нет — войне с Францией!» И потом, ни один из королей, которых вы, ваше величество, зовете к себе на помощь, не готов вести с нами войну. Две империи нас люто ненавидят; под двумя империями я подразумеваю одну императрицу и одного министра: Екатерину Вторую и господина Питта; однако они против нас бессильны, во всяком случае в настоящую минуту. Екатерина Вторая держит одной рукой Турцию, другой — Польшу; ей понадобится по меньшей мере года три, чтобы подчинить себе одну и съесть другую; она натравливает на нас немцев; она предлагает им Францию; она упрекает вашего брата Леопольда в бездействии; она ставит ему в пример короля Прусского, захватившего Голландию только ради того, чтобы доставить своей сестре неудовольствие; она ему говорит: «Ступайте же!», а сама при этом не двигается с места. Господин Питт в настоящее время заглатывает Индию; он — словно удав боа: добросовестное переваривание его отупляет; если мы будем ждать, пока он освободится, он первым на нас нападет, и он опасен не столько в войне внешней, как в войне гражданской… Я знаю, что вы смертельно боитесь этого Питта; я знаю, что вы сами, ваше величество, признаете, что, когда вы о нем говорите, вы готовы вот-вот умереть. Хотите, я вам скажу, как поразить его в самое сердце? Для этого нужно превратить Францию в республиканскую монархию! А что вместо этого делаете вы, ваше величество? Что вместо этого делает ваша подруга принцесса де Ламбаль? Она говорит в Англии, где она вас представляет, что все честолюбие Франции сводится к выработке большой Хартии; что французская революция, которую обуздает и взнуздает король, поскачет назад! Что же говорит Питт в ответ на эти обещания? Что он не допустит, чтобы Франция стала республикой; что он спасет монархию; однако заигрывания и неотступные просьбы принцессы де Ламбаль не могли заставить его пообещать, что он спасет монарха; потому что монарха он ненавидит! Ведь именно Людовик Шестнадцатый, конституционный монарх, король-философ, оспаривал у него Индию и отнял Америку, не так ли? Людовик Шестнадцатый! Да Питт желает только одного: чтобы история сделала с ним то же, что с Карлом Первым!