В огонь и в воду - Амедей Ашар Страница 52

Все заметили благосклонную улыбку короля во время длинного разговора с новым лицом. Придворные, стоявшие поодаль, придвинулись поближе: всем любопытно было узнать имя дворянина, принятого его величеством так милостиво. Некоторые, получив ответ от графа де Колиньи, пожелали познакомиться с Гуго.

— Король разговаривал с вами сегодня благосклонно, — сказал Колиньи Гуго, — завтра у вас будет больше друзей, чем волос на голове.

— Тем лучше!

— Ну не знаю! Иногда бывает очень опасно иметь так много друзей. Их объятия напоминают мне те венки, которые жрецы вешали в древности на шею жертвам. Вас осыпают приветствиями, и именно те самые руки, которым вы доверяетесь, ведут вас незаметно к пропасти. Ни в одном болоте нет таких опасных ям, как в этих прекрасных, блестящих позолотой галереях. Здесь нужно ходить, открыв глаза и уши.

Совет был хорош, но одна вещь заботила Монтестрюка больше, чем все ловушки на скользкой придворной почве: ему хотелось разгадать загадку, которая хранилась у него в кармане в виде записки с подписью «Орфиза де М…».

Прежде всего после представления королю, так ловко устроенного графом де Колиньи, он поспешил к герцогине д’Авранш. Он нашел ее в великолепном наряде, она собиралась ехать на прием к королеве. Граф де Шиври был с ней. Цезарь не мог скрыть удивления при виде Гуго, но поспешил к нему навстречу.

— А мне говорили, что за вами гоняется полиция!.. Слава богу, это неправда, как я вижу!

— Теперь это действительно неправда, но еще недавно я бы так не сказал.

— Как это?

— О, со мной приключилась целая история: я бегал по улицам, перелезал через стены, переодевался в шутовской наряд, и все это для того, чтобы отделаться от полицейских, выпущенных на меня целой стаей.

— Выходит, настоящая «Одиссея»? — спросил Цезарь.

— Которая окончилась только в Фонтенбло, у короля.

— Теперь все ясно! Вот почему, должно быть, я вас так давно не видела, — сказала Орфиза, глядя на себя в зеркало. — Мне тоже говорили, кажется, о какой-то дуэли, в которой вы творили чудеса… Кто-то еще вчера сравнивал вас со знаменитым Амадисом Галльским!

Сарказмы Орфизы тронули Гуго за живое.

— Эта дуэль, о которой вам рассказывали, вероятно, от нечего делать разные любезники, — ответил он, — имела удивительные последствия, и первым из них была схватка, в которой два или три несчастных лишились жизни.

— Столько разом! И без сомнения, от вашей могучей шпаги?

— Увы, да! Другое последствие — то, что ваше имя было замешано в этой истории.

— Мое имя! — воскликнула Орфиза.

— Ваше имя, и лучшее доказательство — вот эта записка.

Гуго вынул из кармана записку, переданную ему вечером на Маломускусной улице, и подал ее раскрытой герцогине. Пробежав ее глазами, она расхохоталась.

— И вы могли подумать, что я написала подобную записку? Взгляните, граф де Шиври!

Герцогиня передала записку Цезарю; он улыбнулся.

— Меня обвиняют в тщеславии, но, сказать по правде, если бы мне прислали подобное нежное письмецо, то прежде всего, разумеется, я бы вздохнул от сожаления, что не могу этому поверить, но никогда бы не подумал, что его написала герцогиня д’Авранш!.. Ах! Бедный друг мой! Какая же странная мысль пришла вам в голову!

Орфиза улыбнулась одобрительно, и эта улыбка окончательно рассердила Монтестрюка. Он взял из рук у Шиври записку, скатал ее шариком и преспокойно бросил в огонь. Потом продолжил шутливым тоном:

— Это, однако же, неблагодарно!.. Я должен был сохранить этот кусок бумаги, какая бы рука ни написала его, на память о той пользе, которую он принес мне.

— И в чем же заключается эта польза? — поинтересовался Цезарь.

— Я получил благоволение короля.

— Да, в самом деле, вы видели короля! — воскликнула Орфиза. — А я и забыла об этом… В Фонтенбло, кажется? По какому случаю? Зачем?

— Но разве нет такого обычая, что все дворяне королевства должны представляться его величеству?.. Спросите у графа де Шиври… Кроме того, я вынужден был просить короля о милости.

— И получили ее?

— Он сделал больше: со вчерашнего дня по высочайшему повелению я принадлежу к военной свите его величества.

— А! — протянул Шиври.

— Это только начало, — прибавил Гуго, — но я надеюсь пойти гораздо дальше и гораздо выше во что бы то ни стало.

— И чего же вы намерены добиться, позвольте узнать? — спросила герцогиня, улыбнувшись при этом намеке.

— Но ведь вы сами знаете… завоевать золотое руно.

— А! Так это дело решенное, что вы похитите меня на корабле «Арго», даже не крикнув «берегись»?

— Нет, ведь я вас предупреждаю.

— Много милости! А если я откажу вам?

Гуго был просто в припадке хладнокровия; он улыбнулся, поклонился и ответил:

— Нет, герцогиня, нет! Вы согласитесь.

— Вы были наивны до дерзости, теперь вы смелы до наглости.

Орфиза встала с явным желанием прекратить разговор. Но Гуго решился идти до конца. Он хладнокровно положил руку на эфес шпаги и, поклонившись еще раз Орфизе, глаза которой сверкали от гнева, сказал:

— Если смелость действительно преступление, то все-таки ничто не заставит меня отступить… Вы или смерть!

Когда Гуго вышел, Цезарь пожал плечами и заявил:

— Он просто сумасшедший!

Но Орфиза под влиянием внезапного, столь обычного у женщин переворота посмотрела на Шиври и сказала:

— Он не похож, однако же, на прочих…

Выйдя из особняка герцогини, Гуго бесцельно бродил по улицам Парижа. Он сладит наконец с этой гордой герцогиней; он пожертвует ради этого всей кровью, всей жизнью. Она увидит наконец, что он не шутил, когда принимал ее вызов. «С ней, — говорил он себе, — то улыбается надежда, то приходит отчаяние; сегодня у нее мелькала ласковая улыбка, завтра — ирония, сарказм… Молодая и прекрасная, она забавляется переменами, питается капризами… Но я сам из упрямого рода и покажу ей! Волей или неволей она должна сдаться и сдастся!»

Настали сумерки, потом пришла ночь. Опомнившись, Гуго понял, что и сам не знает, куда зашел. Он ждал первого прохожего, чтобы спросить дорогу в особняк Колиньи, как вдруг вблизи послышались крики. Гуго кинулся на шум и в узком переулке в ночном сумраке увидел брошенный у стены портшез, между тем как несшие его лакеи с трудом отбивались от целой шайки мошенников.

Гуго выхватил шпагу и бросился на грабителей. Как только самый отчаянный из них упал от первого же удара, все прочие разбежались, опасаясь, что дозор вмешается в дело, если борьба затянется. Гуго и не думал их преследовать и уже вкладывал шпагу в ножны, как вдруг дверца портшеза отворилась и из него вышла дама, закутанная в плащ и с черной бархатной маской на лице. «Если она старая и дурная, — сказал себе Монтестрюк, — то пусть это доброе дело зачтется мне, по крайней мере, на небесах».