Источник судьбы - Елизавета Дворецкая Страница 50

Некоторые считали, что яд с самого начала предназначался королеве Теодраде. Ведь это она была сестрой трех христианских королей, из-за нее, как думали в Хейдабьюре, Харальд конунг вообще принял крещение и теперь не желает приносить жертвы богам. По крайней мере, Асгрим Лисий Хвост думал именно так. В числе заложников был его племянник Торольв, и Харальд настоял, чтобы сам Асгрим тоже тянул жребий. И несмотря на смертельную опасность, нависшую над ним, на лице упрямого хёвдинга невольно отражалось нечто вроде удовлетворения. Он был уверен, что королеву убил оскорбленный Фрейр.

– Тогда пусть боги укажут на виновных! – сказал Харальд, сам не замечая, что перекладывает свою месть на отвергнутых им богов. – Подайте кувшин, и пусть все заложники выйдут вперед.

Принесли большую глиняную корчагу с узким горлом, куда едва пролезала рука. В корчагу на глазах у всех было брошено ровно шестнадцать камешков, по числу заложников, из них три – черные. Заложники, бледные и потрясенные, по очереди подходили к корчаге и вынимали вслепую один камешек. В гриднице стояла тишина, люди лезли на скамьи и чуть ли не на плечи друг другу, чтобы увидеть, какого цвета камешек окажется на раскрытой ладони очередного заложника. Среди общей тишины раздавались вздохи и вскрики облегчения.

Первый черный камешек достался Асгриму хёвдингу. Увидев на ладони знак своей смерти, он не дрогнул, а только воскликнул:

– Значит, Фрейр хочет, чтобы я сейчас пришел к нему! Клянусь, я не из тех, кто отказывается!

Второй черный камешек достался его племяннику Торольву. Увидев его, парень крепче сжал челюсти, словно гасил недостойный крик, а потом с усилием усмехнулся и сказал:

– Похоже, родич, мы с тобой отправимся туда вместе! Родичам всегда лучше держаться друг друга!

По толпе пробежал гул уважения и одобрения: способность смело и твердо встречать злую судьбу всегда очень уважалась северянами.

Были вынуты уже четырнадцать камешков, причем только два из них оказались черными. Осталось два человека: йомфру Сигрид, единственная дочь Торхалля хёвдинга, и десятилетний мальчик, сын фру Астрид, очень знатной и богатой вдовы, которая сама вела торговлю и пользовалась в городе большим уважением. Сигрид прижимала руки к лицу, стараясь не выпускать слезы ужаса, а мальчик держался вполне невозмутимо, видимо, не вполне осознавая, что такое смерть. Его мать стояла в первых рядах совсем рядом, и по ее лицу, по всей фигуре, полной порыва, было видно, что она хочет тянуть жребий вместо своего ребенка.

Йомфру Сигрид все-таки первой запустила руку в корчагу, чтобы поскорее покончить с этим ужасным ожиданием. И завизжала, увидев в своей ладони белый камень, бросилась на шею своей матери и зарыдала.

– Конунг, позволь я сама, позволь! – Фру Астрид метнулась к корчаге, не давая Харальду времени ответить, быстро опустила руку, словно торопясь перехватить у сына страшный жребий, вынула, раскрыла…

В ее ладони лежал белый камешек, и сама она в изумлении подняла от него глаза.

– Белый! – вскрикнул Гейр ярл, который держал корчагу. – Не может быть!

– Он белый, тоже белый! – Вдова протягивала руку людям, всем показывая свой жребий, а другой рукой прижимая к себе сына. – Белый!

Народ гудел: все помнили, что до сих пор черных жребия появилось только два. Харальд поднялся с сидения, Гейр проворно перевернул корчагу и потряс. Она была пуста.

– Но было же три черных! – в изумлении и негодовании крикнул Харальд, который сам видел и пересчитывал камешки. – Три! Где еще один? Где?

Все четырнадцать заложников протянули ему свои камешки, как свидетелей своего спасения, причем у многих на лице отражалось беспокойство, как бы этих спасителей не отняли и как бы они из белых вдруг не стали черными. Гейр и Оттар еще раз пересчитали их: перед ними было четырнадцать белых камешков, хотя они совершенно точно знали, что утром клали в корчагу тринадцать белых и три черных, а потом Гейр ярл не выпускал корчагу из рук и готов был клясться своей головой, что никто к ней не прикасался.

Народ гудел, Харальд ругался, видя в этом новую проделку злокозненных духов, которые сначала убили его жену, а теперь еще хотят посмеяться над его местью!

– Дайте черный! – кричал он. – Пусть они тянут заново! Я сказал, трое, значит, трое!

Но не успели заложники заново пробледнеть, как вдруг из толпы вышла женщина и остановилась прямо перед Харальдом.

– Не надо, Харальд конунг! – сказала Ингебьёрг дочь Асгрима и взмахнула рукой, словно обрубая крики. – Не нужно тянуть заново! Что бы ты ни говорил, а боги сильнее тебя! Даже если ты положишь туда только черные камни, заложники вынут все белые! Среди этих людей нет ни одного, виновного в смерти твоей жены, и боги не допустят их гибели!

– Вот как! – Харальд бросил зверский взгляд на Асгрима и его племянника. – Значит, эти двое – виновны?

– Боги выбрали их, чтобы указать на меня! – Ингебьёрг приосанилась и вскинула голову, чтобы всем было лучше ее видно и слышно. – Это я принесла яд для твоей жены! Ты хотел узнать, так теперь ты знаешь.

Стало совсем тихо. Люди были потрясены, но не так чтобы сильно удивились. Ингебьёрг была тем самым человеком, у которого имелась и причина, и возможность лишить жизни королеву. Ведь именно она, Ингебьёрг, стала бы королевой в Хейдабьюре, если бы Теодрада не заняла ее место.

– Она… – начал было Хериберт, но Харальд так резко махнул рукой, словно хотел его прихлопнуть, что монах замолчал.

– Это твои боги научили тебя? – негромко спросил Харальд, впившись взглядом в лицо Ингебьёрг.

Он сразу все вспомнил: все их разговоры о богах, о христианстве и мести, которые он вел с этой девушкой, и свои же шутки насчет Гудрун и поджигания дома. Он думал, что это шутки. А для Ингебьёрг все это было всерьез, и она доказала, что не бросает слов на ветер. Не в славянке Веляне, а в ней, дочери древних ютов, возродился неукротимый и жестокий дух Гудрун. Харальд видел в ней врага, которому должен отомстить, но почему-то от ее спокойного, гордого лица на него веяло жутью. Прямо в глаза ему глянули суровые обычаи предков, от которых он было отказался и думал, что они больше не имеют над ним власти. Но напрасно: именно сейчас, перед лицом этой женщины, убийцы, его врага, он всей кожей и всей кровью ощущал, что между ним и ею есть нечто общее, настолько глубоко вросшее в душу, вернее, вырастающее из самой глубины души, что этого никак нельзя вырвать. И ему вдруг стало легче: он снова был среди привычных понятий и знал, как ему поступать.

– Мои боги отомстили тебе за поругание, – гордо сказала Ингебьёрг.

– Ты хотела только этого? – спросил Харальд, пристально глядя ей в лицо. – Тогда почему ты убила мою жену, а не меня?

Ингебьёрг посмотрела на него и помолчала. В ее взгляде была насмешка и еще что-то, что позволило Харальду мысленно самому ответить на свой же вопрос. Его смерти она не хотела. И если бы она сказала то, о чем он подумал, а потом попросила бы прощения, положив голову ему на колени, он бы ее простил.