Шехерезада - Энтони О'Нил Страница 5

Ее апофеоз совпал с периодом неслыханного процветания, плодородия, благополучия царства. Пока вся страна помогала ей укрепить веру в себя, она бессознательно исследовала границы дозволенного, нарушая моральные принципы и традиции, приходя к заключению, что для нее пределов практически не существует. Презрительно оскорбляла Шахрияра в спальне, и тот не находил ответа. Лично возила трех своих сыновей к тибетским мудрецам, и он ничего не мог поделать. Флиртовала с молодыми людьми, тратила его деньги на благотворительность, воздвигла памятник казненным девушкам. Распускала волосы, умащивала благовониями, заплетала в косы, украшала бубенчиками. Никогда не носила чадру, ввела в моду золотые ленты в волосах, серебряные браслеты на щиколотках, обшитые бахромой шаровары, смазанный маслом живот. Одевалась провокационно, в том числе в красно-золотой костюм с вышивкой в виде хищных птиц, изображенных столь живо, что зайцы перед ней разбегались; открыто именовала себя «разбивающей сердца».

И теперь Шехерезада ехала в этом костюме, в тряпичном вооружении. На всем пути процессии мужчины сворачивали шеи, стараясь взглянуть на нее мимо ничтожного Шахрияра, причем многие, возбудившись, прорывались сквозь оцепление, искоса бросая второй-третий взгляд. В здешнем обществе столь строгие нравы, что мужчины влюбляются в след от женских зубов на яблоке, в отпечаток пальца на стене; багдадские поэты видят женские ягодицы в песчаных дюнах, груди — в верблюжьих горбах, вульву — в отпечатках газельих копыт. Местные женщины в лучшем случае могут надеяться обрести свободу в гареме или в борделе; стыд и страх диктуют убийственно глупые протокольные требования к одежде, манерам, поведению. Даже Зубейда, старшая и самая популярная из четырех жен Гаруна аль-Рашида, при всей своей легендарной общественной и благотворительной деятельности (финансирование сооружения водоемов и караван-сараев по всему халифату), при всей своей известности и славе, тушуется в свете очередной прихоти мужа Шехерезада ждала встречи с ней, надеялась завести постоянную переписку, побеседовать с номинальной ровней… если Гарун позволит.

Процессия проследовала по широкой мощеной дороге мимо Кузнечного рынка, под куполом Поэтов. Четырнадцать сыновей халифа собрались на баржах с орлиными головами под скрипучим Главным мостом, наблюдая за неуверенным шагом слона. Уже виднелся аль-Хульд — массивный дворец из обожженного кирпича с затейливой лепниной, фланкированный двумя величественными башнями, вздымавшимися до пробегавших туч. Клумбы фиалок, нарциссов, сирени в райских дворцовых садах были увиты лентами с приветственными стихами, деревья украшены связками медных монет с отчеканенными именами визитеров, пруды сверкали, как только что отполированные зеркала. Стража халифа в чешуйчатых доспехах и конических шлемах образовала широкий проход вокруг эспланады от Управления шурты — столичной полиции — мимо царских конюшен, через смотровую площадку к огромному павильону из переливающихся раздуваемых ветром шелков с желтым шитьем, укрепленных на гигантском серебряном шесте. Перед необыкновенной палаткой стояла скамья из черного дерева с золотой и серебряной инкрустацией, окруженная с обеих сторон дворецкими, выборными представителями, государственными чиновниками, военачальниками. Среди них в черном тюрбане, черной шелковой джуббе, расшитой золотом рубахе, со сверкающим мечом на боку, с особым гладким кольцом на пальце, с высоко поднятым жезлом Пророка сидит Повелитель Правоверных, Верховный Имам, Столп Веры, сам халиф Гарун аль-Рашид.

Первая встреча с близко знакомым мужчиной… Она не ожидала увидеть халифа столь изможденным, хотя, разумеется, понимала причину его подавленного вида: абсолютный владыка всего, от Голубого Нила до дельты Инда, от Йемена до северных лесов, предводитель несметных миллионов правоверных, главнокомандующий сильнейшей в мире армии. Это не могло сказаться на его внешности: некогда круглые щеки спрямились, глаза запали, припухли, волосы превратились в пепельно-серое облако, румяное когда-то лицо избороздили морщины, подобно бесчисленным городским улицам и каналам. Ему стукнул сорок один год, а он выглядит почти таким же старым, как Шахрияр. Халиф, по-прежнему сидя, набрал в грудь воздуху, неубедительно изобразив равнодушие, создав вокруг себя гулкую, но напряженную атмосферу, словно, как ни странно, старался произвести впечатление или вернуть себе толику былой славы. Шехерезада попыталась перехватить его взгляд, от чего он сознательно уклонился.

Шехерезаде помогли сойти со слона, и они с Шахрияром, старавшимся не упасть, склонились перед халифом, поцеловали расшитый жемчугом ковер у него под ногами, причем она даже в земном поклоне провокационно покосилась на него. Флиртовала не по расчету, а по привычке, инстинктивно усвоенной двадцать лет назад под нависшим мечом палача. Сразу невозможно избавиться от этой привычки. Впрочем, это вовсе не означает, будто она не видит себя со стороны.

Среди зевак пробежал невнятный шепоток, и вся сцена на берегах женственно-сладкого Тигра вышла бы безмятежной и безупречной, если б не яростно хлопавшие на ветру флаги, тучи колючего песка и невнятные предупреждения седовласого неверного монаха, махавшего пожелтевшей оборванной страницей, которого, правда, по тайному знаку Гаруна быстро схватили и успешно утащили прочь.