Арабская авантюра - Талбот Мэнди Страница 5

— Если бы не евреи, Фейсал уже стал бы царем всей этой земли, — внезапно произнес он и снова замолчал, замкнувшись в себе.

Грим улыбнулся. Он почти всегда улыбается, когда вроде бы не за что ухватиться. В те мгновения, когда большинство людей, ведущих допрос, хмурятся, он проникается сочувствием к допрашиваемому, подбадривает его… Это просто хитрый обходной маневр.

— А как насчет французов? — спросил Грим.

— Да сокрушит их Аллах! Они все на содержании у евреев!

— Ты можешь это доказать?

— Уалла! Могу.

Грим, похоже, не особенно ему верил. Его взгляд оставался пристальным, но в глазах плясали веселые искорки. Раненый задрожал от негодования.

— Ты смеешься, Джимгрим, но послушай, что я тебе сейчас расскажу!

Однако Грим по-прежнему улыбался.

— Сиди-бин-Таждим, ты один из фанатиков, что думают, будто весь мир против них в сговоре. С чего ты решил, будто евреи считают тебя такой важной фигурой, что подсылают к тебе убийц?

— Уалла! Я один из немногих, кто управляет происходящим.

— И если тебя убьют, то весь процесс остановится, так?

— На все воля Аллаха. Я еще жив.

— У тебя есть друзья в Иерусалиме?

— Конечно.

— Странно, что они тебя не навестили.

— Уалла! Ничего странного.

— Понятно. Они считают тебя человеком без полномочий, который может что-то затеять и оставить это на других?

— Кто говорит, что у меня нет полномочий?

— Ну, если ты можешь доказать, тогда…

— Что тогда? — переспросил раненый, пытаясь сесть.

— Скажем, Фейсал — мой друг, и люди, которые пришли со мной — тоже его друзья. У тебя, конечно, нет письма, потому что это было бы слишком опасно…

— Джимгрим, клянусь Аллахом, у меня было письмо! Тот, кто ранил меня, забрал его. Я…

— Это было письмо от Фейсала?

— Малэйш… неважно. Оно было зашифровано и запечатано. Если ты сможешь добыть для меня это письмо, Джимгрим… но какая теперь польза от этого? Ты ведь на службе у англичан!

— Скажи, кто тебя ранил, и я достану для тебя письмо.

— Думаешь, я так прост? Ты можешь слишком много узнать. Лучше скажи врачу, чтобы поскорее вылечил меня, тогда я сам займусь своими делами.

— Мне бы хотелось спасти тебя от тюрьмы, если это возможно, — ответил Грим. — Мы с тобой старые друзья, Сиди-бин-Таждим. Но, конечно, если ты прибыл сюда, чтобы поднять мятеж… Если есть документ, который это доказывает, и он попадет в руки полиции… тогда я мало что смогу для тебя сделать. Так что лучше скажи, кто тебя ранил, и я стану его искать.

— А если ты получишь письмо?

— Разумеется, я прочту его.

— А кому ты его покажешь?

— Возможно, моим друзьям.

— Они не уронят твою честь? Они тебя не предадут?

— Я об этом позабочусь.

В глазах Грима появился блеск, знакомый любому, кто знал этого человека. Грим напал на след. При этом он выглядел так, словно начинал терять интерес к разговору… Короче, он с упоением вел охоту.

— Есть еще кое-кто, с кем я мог бы посоветоваться, — небрежно произнес он. — По дороге сюда я видел одного из штабных капитанов Фейсала. Он ехал в кэбе к Яффским воротам.

Едва Грим умолк, раненый задрожал — то ли от гнева, то ли от ужаса. Он почти обезумел. Его и без того бескровное лицо стало пепельно-серым, затем посинело, все тело сотрясал кашель. Все, что ему удалось — это издать несколько невнятных звуков. Тогда он попытался объясниться знаками. Грим его явно понял.

— Очень хорошо, — сказал он. — Скажи, кто тебя ранил, и я не стану называть твое имя штабс-капитану Абд-эль-Кадиру.

— А эти люди? Они ничего не скажут?

— Ни слова. Кто тебя ранил?

— Юсуф Дакмар! Да лишит его Аллах своей любви и милости!

— Вот черт! — взорвался Джереми, забыв, что нельзя говорить по-английски. — Да, это редкостная свинья! Юсуф Дакмар, сын повара, который умудрялся по четыре раза продавать армии овец: пригонял их в лагерь, получал расписку, угонял среди ночи и их же приводил опять! А мы были слишком заняты — учили наших турецких братьев правилам хорошего тона. Тот самый тип, которого я как-то турнул из лагеря… Надеюсь, он это помнит. Готов спорить: у него и до сих пор ноет хребтина. Грим, старина, отведи меня к нему, вот уж ему устрою!

Но Грим что-то мурлыкал под нос и барабанил по покрывалу пальцами, точно играл на пианино.

— Этот человек не араб? — спросил раненый, вновь охваченный тревогой.

— Скажешь тоже! — расхохотался Джереми. — Я арабов знаю как облупленных. Я с детства был последним негодяем, таких еще поискать надо! Я водопроводчик, который вынул пробку из арабской ванны… Понимаешь по-английски? Славно. А знаешь, что такое английская соль? Видел, как действует? Может, на себе испытал? Я один из тех соленых ребят, что прошли через Вирсавию, когда у турок воды было хоть залейся, а мы помирали от жажды. Нет, вода была, но такая грязная и вонючая… в такой даже свиней не моют. Слыхал об анзаках? Ну, так я из них. Теперь ты узнаешь, что предстоит скорпиону, который тебя ужалил. Лежи себе и думай об этом, приятель. Завтра утром я покажу тебе его рубашку.

— Пожалуй, нам пора, — заметил Грим. — Суть вопроса я ухватил. Остальное соберем в другом месте.

— Из этого парня еще много чего можно вытянуть, — возразил Джереми. — Затычка вытащена. Теперь он будет изливаться, а ты слушай.

Грим кивнул.

— Конечно. Но мне от него не слишком много нужно. Не хочу, чтобы его пришлось арестовывать. Понял?

— Тогда пошли, — ответил Джереми. — Я пообещал ему рубашку.

За ширмой Нарайян Сингх стоял как статуя: глухой, немой и неподвижный. Даже его глаза, лишенные выражения, сосредоточенно смотрели на противоположную стену.

— Много ли ты услышал? — спросил его Грим.

— Я, сахиб? Я больной человек. Я спал.

— Видел сны?

— Как тебе будет угодно, сахиб.

— В госпитале душно, не так ли? Думаю, ты быстрее восстановишь здоровье на свежем воздухе. Само собой, отсюда тебя никто не гонит… Но как насчет того, чтобы слегка поразмяться? Не особо надрываясь?

У сикха заблестели глаза.

— Сахиб, ты знаешь, как мне нужны упражнения!

— Я поговорю с врачом. Если он подпишет новую справку, доложишь мне нынче вечером.

— Атча, Джимгрим сахиб, атча!