Вельяминовы. Время бури. Книга третья - Нелли Шульман Страница 5

– У меня здесь даже цикл не сбился. Здоровый организм. Через две недели все начнется, перед Рождеством.

Она запомнила наизусть записи группы Отто Гана. Констанца могла бы воспроизвести заметки на бумаге, с формулами:

– Но я такого не буду делать, разумеется, – девушка, молча, курила, – если, то есть когда, вернусь домой. Подобное противоречит научной этике.

Мужчина пристально смотрел на нее, голубыми глазами. Хорошо подстриженные, светлые волосы играли золотом. Он был высокий, выше шести футов, изящный, но Констанца поняла, что он спортсмен. Замшевую, пахнущую морозом куртку, он кинул на спинку стула. Мебель здесь привинтили к полу.

– Погода отменная… – к торту она не прикоснулась, как и ко всем сладостям, что Макс ей приносил. Подарки съедали охранники:

– Мы могли бы прогуляться, фрейлейн Кроу, съездить на ужин, выпить шампанского… – Констанца давно поняла, где она находится. Вспомнив карту, она рассчитала время полета из Неаполя или Палермо, и прибавила время переезда на машине. Черный лимузин подогнали в ангар, где стоял самолет. Ее охранники тоже говорили с берлинским акцентом, но, когда Констанцу, с одеялом на голове, в наручниках, сажали в машину, она прислушалась. На аэродроме язык звучал по-другому. Ее привезли в Баварию, в Дахау.

Констанца ждала, пока мужчина закончит распространяться о шампанском. Она отпила хорошего кофе:

– Вас осудят, – продолжила Констанца, – и приговорят к расстрелу, или повешению. Я с удовольствием посещу вашу казнь… – Макс, увидел, опасный огонек в безмятежных глазах:

– У нее нет оружия, головой отвечаю. Однако она физик, инженер, она могла… – картонная тарелочка полетела через комнату. Дернув головой, он медленно стер с лица растекшуюся глазурь. Абрикосовый джем падал на кашемировый свитер, куски бисквита валялись на каменном полу. Констанца потушила сигарету. Девушка нарочито тщательно вытерла пальцы бумажной салфеткой:

– Убирайтесь, и в следующий раз привезите мне консула.

Посмотрев на ее коротко стриженый, рыжий затылок, Максимилиан подавил ругательство.

Рав Горовиц приехал в Мюнхен из Австрии, третьего дня.

В вагоне пригородного поезда, идущего в Дахау, Аарон смотрел на заснеженные поля. Ханука начиналась на следующей неделе. Впервые, за двадцать восемь лет, Аарон отмечал праздник один, без общины, и семьи. В Братиславе он в синагогу не пошел. Вместо этого, посетив парикмахерскую, он сбрил бороду. Заглянув в немецкое консульство, месье Мальро объяснил, что хочет провести Рождество в Австрии. Германия привечала туристов. Чиновник поставил визу за пять минут: «Вена и Зальцбург удивительно красивы зимой, герр Мальро».

В столице Австрии, вернее, рейхсгау Остмарк, рав Горовиц оказался за два часа до начала шабата. В номере скромного пансиона, у вокзала Вестбанхоф, Аарон зажег свечи. На исходе шабата он уезжал, в Зальцбург, а оттуда, в Мюнхен. Тору сюда брать было нельзя. Аарон сидел при свечах, вспоминая недельную главу. Вокзал украшали нацистские флаги, в репродукторе гремел «Хорст Вессель». Над стойкой портье, в пансионе, красовался портрет Гитлера.

Всю субботу он гулял по городу, пешком. Здание городской синагоги было закрыто, двери заколочены. Синагогу строили в царствование императора Иосифа Второго, в начале прошлого века. Согласно указу монарха, только католические церкви могли возводиться отдельно от других домов, с украшенными фасадами. Синагога не отличалась от особняков по соседству. Аарон засунул руки в карманы пальто:

– Они не тронули синагогу только из-за опасности пожара. Если бы они подожгли здание, огонь бы мог перекинуться на другие дома. Все более поздние синагоги они разрушили… – обгоревшие развалины затянули холстом со свастиками. Рав Горовиц не имел права искать евреев, ни здесь, ни в Зальцбурге, ни в Мюнхене. Он стоял, ежась под зимним, острым ветерком, напротив забитых досками дверей синагоги. Хозяин кондитерской, на углу, прислонился к косяку двери, покуривая сигарету, внимательно смотря на Аарона. Развернувшись, рав Горовиц пошел дальше.

В Зальцбурге, на Лассерштрассе, от городской синагоги остались только руины. Аарон провел в городе три часа, ожидая поезда в Германию. В привокзальном кафе бюст Моцарта драпировали нацистские флаги. Наверху красовался плакат: «Зальцбург, родина истинно арийского композитора». Он взял чашку черного кофе и бутерброд с сыром. Аарон, обычно, избегал нееврейских ресторанов. Он горько напомнил себе, что кошерные заведения в Германии можно было пересчитать по пальцам.

– И в Австрии тоже… – он просматривал газету. Аарон хотел найти герра Майера и привезти его в Прагу. Он заставлял себя не думать о Кларе:

– Он меня не любит… – рав Горовиц отхлебнул крепкий, горький кофе, – никогда не любила. Просто удостоверься, что они в безопасности. Постарайся спасти, из Праги, как можно больше евреев… – в Чехии, Аарон занимался привычной работой. Он принимал людей, записывал сведения об американских родственниках, связывался с «Джойнтом», в Нью-Йорке. Аарон, иногда, думал о пропавшем в Польше дяде Натане:

– Может быть, добраться туда, поискать дядю. Но где? Я был в Варшаве, правда, недолго. Не успел в архивах общины посидеть… – два дня в столице Польши Аарон провел в кабинете, с другими раввинами, на переговорах с правительством.

На пустынной улице слышались гудки поездов:

– Гитлер и Сталин могут поделить Польшу… – Аарон, медленно, свернул газету, – в стране миллион евреев. Как мы их вывезем? Или тех, кто остался здесь, в Германии, в Австрии? Муссолини осенью подписал указы, похожие на нюрнбергские законы. Он запретил евреям преподавать, занимать государственные посты, служить в армии. Запретил смешанные браки… – в Берлине, кто-то из раввинов, горько сказал:

– Мы всегда были против смешанных браков. Но не подобной ценой… – расплатившись, Аарон сунул газету в карман:

– Из Италии, кажется, тоже придется людей вывозить. Но куда? В Израиль ближе… – встреча с кузеном Авраамом не прошла зря. Аарон тоже стал называть Палестину Израилем.

Перед отъездом из Праги рав Горовиц отправил письма отцу и сестре, извещая, что с ним все в порядке:

– А если не будет в порядке… – от Зальцбурга до Мюнхена поезд шел всего час, Аарон рассеянно перелистывал нацистский журнал, – то семья узнает, рано или поздно… -Аарон выпрямился:

– Иностранцы не посещали Дахау, и вообще концентрационные лагеря. Ни журналисты, ни Красный Крест. Никто не знает, что в них происходит. Тем более, никто из евреев… – синагогу в Мюнхене тоже сожгли. Аарон прошел мимо развалин, на Якобплац.

Остановившись в дешевой гостинице, он поехал в Дахау. На привокзальной площади городка, шофер такси, ничуть не удивился, услышав просьбу Аарона. Он включил счетчик: «Приемный день завтра, но вы должны заранее записаться, у охраны».

Рав Горовиц понял, что он далеко не первый пассажир, просящий отвезти его в концентрационный лагерь.

В помещении охраны он достал свой паспорт и документы несуществующего Луи Мальро. Герр Александр Мальро не стал скрывать, что его брат был коммунистом, и поехал в Прагу, на заседание какого-то комитета. Младший герр Мальро повел рукой: