Снайперы - Владимир Никифоров Страница 5

– Да ладно. А нерпу мы с тобой постреляем. Ты же у меня этот, как его… ну кто точно белке в глаз…

– Снайпер.

– Во-во! Снайпер. Передал нам с тобой деда Коля свое умение. Да вот с этими колхозами-совхозами – все прахом. Я хоть душой на Севере отхожу. Ох, Маруся, какое там душе раздолье! Только там себя человеком и чувствуешь. Веришь-нет? Зона рядом, лагеря, зэки, беглых тьма, а уйдешь к пескам, бросишь якорь – и ты, как на другой земле: кругом птицы, звери, и ты сам, как птица или зверь, так бы и не возвращался к людям.

Дворкин неожиданно всхлипывает.

– Дядя Петя, вы что?

– А за что они отца твоего? Сами в теплом месте на жирных пайках отсиделись, а он, голодный да израненный, в плен попал… Думаешь, я от фронта скрывался? Нет, дядя Петя от фронта не скрывался, но нас привязали к Нордлагу да военное положение ввели. На работу опоздал – трибунал, на вахте заснул – трибунал… В Полое зимовали. С ребятишками малыми. Жрать – нечего. Я первым бы сдох, толстые – они самые слабые. Шура моя – тогда она еще в самом соку была – в столовую пошла. И вытащила нас. Где она только эту еду не прятала!

Дворкин наклоняется, шепчет Марусе на ухо. Та испуганно отстраняется:

– Правда, что ли?!

– Жить захочешь… А как-то приходит уже ночью. И рассказывает… Столовой штурман командовал, вот он и воспользовался… Он до сих пор в штурманах, так в капитаны и не выбился, бог шельму метит…

– А зачем… Зачем тетя Шура рассказала?

– А тяжело одной это носить, так я понял. Уж лучше мы с ней оба будем замаранные, а раз оба замаранные, то ближе друг к другу, вроде как повязанные одним. Хуже, когда один грязный, а другой от чистоты светится. Нет уж, пусть оба…

– И вы?..

– Погубить семью – дело не хитрое… А Шуру я… Шуру я еще пуще…

Маруся гладит его по руке, по плечу, по голове.

– Дядя Петя, не надо! Ну дядя Петя, у меня сегодня такой день!..

Дворкин вскидывает голову.

– Сказал дядя Петя, что вытащит тебя из колхоза – и вытащил!

Кричит официантке:

– Девчонка! Тащи печенку!

– Дядя Петя!

– Не бойся, Дворкина тут все знают!

Официантка, наклонившись над столом, ставит тарелки. Дворкин кладет ей пониже спины широкую мясистую ладонь.

– Вот так же в Казачинском пороге играет корма моего лихтера!

– А больше у вас ничего не играет в Казачинском пороге?

– Играет! Еще как играет! – восторженно кричит Дворкин.

Официантка уходит, крутя высоким, как у крольчихи, задом, то ли по привычке, то ли специально для Дворкина.

* * *

С широкобортного парового лихтера с грузовой стрелой на пологий берег брошены прочные мостки. В гору, к деревянным домам, над которыми возвышается тусклый купол полуразрушенной церкви, ведет пыльная дорога, запруженная грузовиками и телегами.

На лихтер грузятся лодки, бочки с солью, с сетями и пустые, под рыбу, доски и брусья, – все, что свезено на берег. У паровой лебедки орудует рычагами человечек в синей спецовке со сморщенным лицом – Кузьма, помощник Дворкина.

– Вира помалу! – кричат ему с берега. – Да не дергай ты так, растуды твою душу!

– Майнай-майнай потихоньку! – доносится затем с палубы. – Да чтоб у тебя руки отсохли, лебедчик хренов!

На тонких губах Кузьмы счастливая улыбка; можно подумать, что ему доставляет удовольствие вызывать на себя ругань.

На берегу собираются бригады по 7 – 10 человек, в основном немолодые мужики, но есть и женщины – жены бригадиров, поварихи. Есть и женская бригада. Голос бригадирши, статной женщины с обветренным лицом, звучит уверенно, зычно.

С лихтера по мосткам спускается пожилой мужчина, одетый, несмотря на сухую погоду, в плащ-дождевик. Он переходит от одной бригады к другой, что-то объясняет, показывает. Бригадиры кивают, дают команду своим, начинается передвижение.

Догорают костры, у которых многие провели по несколько ночей. Снуют ребятишки в коротких штанишках на помочах, крутятся цыганки, зазывая погадать. Похоже на базар, который совсем неподалеку, через несколько улиц. Тут и зеваки, и знакомые рыбаков, и предприимчивые мужики:

– Слышь, паря, отойдем-ка!

– Че надо?

– На пару хвостов договоримся?

– Не, без пользы, у нас по счету, все рыбкопу сдаем – за руб-коп.

– Ну себе же ты привезешь?

– Себе – само собой! Пару бочек – как пить дать!

– Так что тебе стоит на пару хвостов больше?

– Ладно, встретишь, только расчет сейчас. Вон к моим бахилам поставь незаметно.

Вскоре у болотных сапог рыбака как бы сама собой оказывается вытертая хозяйственная сумка с «расчетом» – две бутылки водки с сургучной головкой.

С берега спускается парнишка в хромовых сапожках, что утром паясничал перед крыльцом отдела кадров. Его внимание привлекает женская бригада. Он, пританцовывая, подходит к бригадирше, тянет руку:

– Познакомимся! Павел! Кочегар широкого профиля!

Бригадирша оборачивается, оглядывает его с ног до головы и, под смех товарок, добродушно басит:

– Не гудел, а уже чалится!

Парень ловко выходит из щекотливого положения, шлепнув ладошкой по сапогу, – таким движением обычно заканчивается пляска, и движется дальше, к трапу.

На кухне баржи-тюрьмы шкиперша, дородная женщина с плоским лицом и пучком жиденьких волос на затылке, готовит немудреный обед. Двое детей, девочка постарше и мальчик, терпеливо ждут. За русской печкой на лавке сидит седой бледнолицый зэк в чистой застиранной робе.

– Думали, война кончится, все полегче будет, – говорит шкиперша без всякого выражения. – А нам, как тем медным котелкам, видно, всю жизь терпеть.

– Претерпевший – он спасется, – доносится из-за печки слабый голос. – А кто терпеть не умеет – сам погибнет и род свой не сохранит.

– Вот он – мой род, что он видит? – показывает шкиперша на детей. – Иной раз идем, а на берегу пионерские лагеря, пионеры в белых рубашках с красными галстуками строем идут, а мои – всю жизнь в зоне. Хуже зэков, прости господи…

– Где дух Господень, там и свобода. Счастье да радость надо в себе найти, дух свой поднять, тогда и возрадуешься сама и детям своим свет откроешь.

– Уж не знаю, как мне свой дух-то поднимать. С утра до вечера на ногах: то учалка, то погрузка, сварить, накормить, постирать… На вахте стоишь и трясешься: как бы на мель не сесть, как бы не пробиться. И не за жизь свою да детей боишься, а что начнут таскать да допрашивать, и не дай бог кого из начальства прогневить!..

– Всякая власть – она от Бога дадена. Посуди сама, кто ты без божьего наставленья? На то она и власть, чтобы напоминать…