За год до победы - Валерий Поволяев Страница 5

– Сталинские апартаменты я больше не убираю, – произнесла мать медленно, угрюмо.

– Ну и что, – Валя, подумав, пожал плечами, – ну и лях с ними!

– Во-первых, это совершенно другая зарплата, а во-вторых… – Мать замолчала, поводила языком во рту, словно бы давя о нёбо ягоду.

– Что во-вторых? – не выдержал Пургин: слишком большая образовалась пауза.

– Во-вторых, это признак недоверия. Мне перестали доверять.

– С чего ты взяла?

– Я это чувствую.

– Что же ты теперь убираешь, какие апартаменты?

– Калининские.

– Ну, это тоже высоко, – засмеялся сын, – это так же высоко, как и уборка сталинских апартаментов. А помогать я тебе буду.

С тех пор Пуpгин стал чаще появляться в Кремле, в ведомстве Михаила Ивановича Калинина, строгости тут были не меньшие, чем в тех помещениях, где работал Сталин, но все же было легче. Да и Калинин – сгорбленный старичок с мягким лицом, знаменитой чеховской бородкой и улыбкой доброго доктора, отличался от Сталина: Калинин, сочувствуя чьей-нибудь беде, мог даже и всплакнуть, и собственным платком вытереть сопли какому-нибудь посетителю, и обласкать, и напоить чаем незнакомого человека, и сунуть в карман бумажную купюру – «на бутерброды», если знал, что у человека нет денег, – это был дедушка Калинин, «всесоюзной староста», – не Сталин.

Валя Пургин полагал, что хозяйство у Калинина должно быть громоздким, многоплановым, как у всякого парламента, а оно оказалось махоньким, как сухонькие кулачки самого Михаила Ивановича – три или четыре отдела, орденские книжки, грамоты, ордена, какие-то значки, парламентские подарки и бесчисленные письменные приборы.

Система награждения была проста, как задачка для третьеклассника – никаких головоломок. Все головоломки решались в других местах – там шла рубка, летели искры, пахло огнем и порохом, в хозяйство Калинина приходил уже готовый разжеванный материал, который Михаилу Ивановичу только оставалось проглотить и подписать соответствующую бумагу.

«Работа – не бей лежачего», – завистливо подумал Пургин, когда понял, что собой представляет ведомство, в котором с мокрой тряпкой орудовала его мать.

Иногда на столах сотрудников наградного отдела Пургин видел коробки с новенькими орденами, незаполненные наградные книжки, задумчиво вертел их, прикидывал на руке вес, – сотрудники не боялись оставлять документы: все-таки это Кремль, в Кремле посторонних не бывает. Пургин много раз задумывался над тем, что видел, и приходил к выводу, что при всей сложности государственной машины верхняя, командная часть ее очень проста и легка в управлении. И важна не сама технология управления – важно попасть в верхний слой.

Многих людей, чьи снимки украшали первые страницы газет, Пургин встречал «живьем» и удивлялся несовпадению подлинника с копией: когда «живьем», люди эти были совсем другими – часто низкорослыми, малозначительными. «Уж не специально ли товарищ Сталин подбирает таких?» – Пургин вспоминал сухого невзрачного человека в кителе с накладными плечами и оливково-серыми, порчеными оспой щеками и приходил к выводу: «Вполне возможно, что подбирает специально».

Лицо Вали Пургина ничего не выражало. У этого паренька был цепкий ум, птичий глазомер и наблюдательность зверя – он многое понимал, но ничего не говорил, мать это ощущала – сердцем, нутром, нюхом, но не умом и неожиданно начинала плакать: родной сын казался ей чужим.

Мыслимо ли это дело?

Однажды он спрыгнул с трамвая, потеснее прижал к себе книги, чтобы бежать – собирался сдать их в библиотеку, был день сдачи, как услышал за спиной веселое:

– Эй, борец!

Борец – это не к нему, он – не борец, но окликали все-таки его. К Пургину стремительно, будто летя по воздуху, приблизился Попов.

– Не ожидал встретить?

– Честно говоря, нет.

– Теперь понятно, почему ты так набычился. Ты не бойся меня, не бойся, – голос у Попова был мягким, уговаривающим, – дядя бывает страшным, только когда ему нарисуют усы. Чего не звонишь-то?

– Не до того. Работы много.

– Работы? Небось в Кремле? – Попов рассмеялся.

– В Кремле, – подтвердил Пургин, удивившись, откуда тот знает про Кремль.

– А с деньгами как? Хватает?

– Не всегда.

– Деньги – это единственное, в чем я могу тебе помочь, – серьезно произнес Попов.

«Вот Коряга! Ай да мужик! Не моргнув глазом, на пушку берет! Понтярит. А чем понт отличаемся ох пушки? Наверное, только качеством выстрелов». Деньги – то, что было нужно Пургину, мать давала мало, в самый обрез, искать заначку и потрошить ее помаленьку Пургин не мог – было бы грешно и несправедливо по отношению к матери. Пургин зацепился за слово «деньги», вяло удивившись тому, откуда Коряга знает о его финансовых трудностях? «Высчитал, выследил, понял по одежде? – Нет, по одежде его нельзя было высчитать, Пургин был одет неплохо, во всяком случае, не хуже, чем сынок иного профессора или отпрыск крупного врача, берущего взятки. – Значит, понял по глазам, по выражению лица, по тени, проползшей по щекам…»

Иногда лицо у Валентина Пургина изменялось разительно – будто и не его лицо было, а чье-то чужое, далекое, незнакомое, – он заметил за собою эту странную способность и занес в свой кондуит, увеличив правый список на одну строчку. Наверное, Попов и засек далекий голодный свет, зажегшийся в глазах Пургина, либо горестно дрогнувшие губы и мигом их сфотографировал… А с другой стороны, он мог пойти от обратного, по простому психологическому счету – кто в валькином возрасте зарабатывает хорошие деньги? Покажите на этого гражданина пальцем!

Нет таких людей!

Все очень примитивно, не надо даже голову ломать. Пургин решил, что так оно и есть, – и ошибся: Попов понял, что у него нет денег, все-таки по виду – люди, у которых нет денег и которые очень хотят их иметь, испускают особые лучи, токи, волны – неизвестно даже, чем это можно назвать. Человек ничего не говорит, не жалуется на свою судьбу и бедность, а с ним все ясно. И никаких слов не надо, ничего не нужно объяснять.

Это засек Коряга, и засек еще одно – точнее, не засек, а понял еще в прошлый раз: такой человек, как Пургин, может здорово пригодиться, у него совершенно другая начинка, чем у окружения Попова – совсем иная, чем у Пестика и у Лепешки… О матери Пургина – кремлевской техничке Попов уже узнал потом и невольно похолодел – стоит матери шепнуть кому надо пару слов – в квартире Попова тут же появятся люди в серых шинелях, с жесткими глазами и не выразительными лицами.

– У меня есть один человек, которой помогает мне жить, – сказал Попов, у него было открытое лицо, открытая улыбка, чистые зубы. Он засмеялся. – В кредит.

– В кредит подо что?

– Под будущее. Сейчас отдавать не надо – отдадим потом, через десять лет.

– А может, лучше отработать?