Камни Господни - Михаил Строганов Страница 5

— Смерти моей ждешь? — еле слышно прошипел царь. — Или своей ищешь?

Елисей почувствовал, как лютый холод поднимает волосы на затылке, как медленно сгибаются внезапно ослабшие колени.

— Чтобы лечить недуги, лекарю надо знать настоящее дыхание, государь, — Бомелий удивился, с какой легкостью подвернулся спасительный ответ. — А оно открывается только у спящего.

— Хорошо врешь, складно… — хмыкнул царь, поднимаясь с ложа. — Только какой из тебя, антихриста, лекарь? Вот Линдсей настоящий лекарь, а из тебя даже рудомета не выделать! Так, кровопийца… Или не ведаешь, как тебя опричники именуют?

— Нет, государь, — Бомелий учтиво нагнул голову.

— Лютым волхвом да гадиной величают! Оттого и ждут, не дождутся, когда тебя на потеху им отдам, — хмыкнул царь. — Вишь, какой гладкий, как баба!

Иоанн посмотрел в исггуганные глаза Елисея и погладил его лицо ледяными пальцами:

— Келарю моему, Вяземскому, очень уж нравишься. Глаз от тебя оторвать не может! Да не пужайся, государь не выдаст — князь не потешится! У нас тут не поганая неметчина, здесь один я решаю, что закон, а что беззаконие!

Иоанн, приглашая чернокнижника к игре, показал рукой на небольшой столик, где были расставлены шахматы тонкой костяной резьбы.

Елисей шахмат не любил, но, зная пристрастие к ним царя, старался овладеть игрой в совершенстве: Иоанн ценил только сильных игроков, любкл не просто выигрывать, а вырывать победу с мукою. Обыкновенно Бомелий проигрывал быстро, чем вызывал царскую ярость, поэтому сегодня решил не испытывать судьбу, предпочитая перевести интерес царя к его второй страсти — тайному знанию, в чем Елисей был много искуснее своего владыки.

Бомелий достал свиток, на котором была нарисована подробная карта неба, где значилось положение светил и небесных домов на момент рождения Иоанна Васильевича. Сверху большими красными буквами Бомелий тщательно вывел дату: лета 1530, августа 25 дня.

— Теперь, государь, когда карта неба составлена наилучшим способом, и определен аспектарий, можно перейти к толкованию гороскопа.

Грозный махнул рукой:

— Начинай, слушаю.

— По всему видно, государь, что живешь и царствуешь по закону непреложному, самим Богом на небе указанному.

Грозный одобрительно кивнул:

— Дальше.

— Главное, что предначертано звездами, — Бомелий сглотнул слюну, — что ты Его божественная секира, которой будет судим мир. Ты истинный и праведный Судия этого мира.

— Где начертано, покажи! — Иоанн схватил гороскоп и принялся вслух разбирать астрологические символы. — Сатурн в Близнецах, Солнце в единении с Марсом, в Деве, так, хорошо… квадратура между Сатурном и Марсом, хорошо…

Он бросил бумажный лист обратно Бомелию и закрыл глаза:

— Уже и секира при корне дерев лежит: всякое дерево срубают и бросают в огонь…

— Вот, государь, и одобрение опричнины здесь же начертано, смотри, — Елисей снова подсунул гороскоп царю. — Юпитер, Луна, Венера, а вот и восходящий северный узел, Голова Драконова!

Иоанн лукаво посмотрел на Бомелия и рассмеялся:

— Бысть в Мунтьянской земли греческыя веры христианин воевода именем Дракула влашеским языком, а нашим — Диавол. Толико зломудр, яко же по имени его, тако и житие его.

При упоминании о Дракуле Елисей вздрогнул. Называть это имя в Европе считалось постыдным, а Иоанн говорил о Владе Цепеше с нескрываемым интересом, даже куражом.

«Дикая земля, варварский народ, коронованный кровопийца, — с неприязнью подумал Бомелий. — Что Валахия, что Московия: щедрость царская, да милость адская…»

Иоанн ткнул Елисея посохом:

— Что, помышляешь бегством от меня спастись? Не помышляй, Елисеюшка. Живи при мне, сладко пей, вкусно ешь, воруй втихомолку да мошну набивай. А замыслишь измену, я тебя собственноручно на вертеле изжарю, аки борова.

Царь рассмеялся и ткнул астролога посохом вторично:

— Что ты, Бомелюшка, о Строгановых мыслишь? Бояр день-деньской хулишь, а о них и словом не обмолвишься? Наверно, посылает тебе Аника серебро да рухлядь мягкую, чтобы наветов про них не чинил?

О том, что Строгановы платили Бомелию откупную, никто кроме самого Аники и его сыновей не знал, но у стен есть уши, а у дверей — глаза. Елисей, раздумывая над ответом, замешкал — сейчас каждое слово могло оказаться роковым. Но фортуна была милостива, едва успев проявиться, царский гнев сам собою сошел на нет:

— Мне что, бери, пес, крохи с моего стола, — махнул рукой царь. — Только смотри, во все очи гляди вместе со своим бесом, ежели почуешь измену и не донесешь…

— Донесу! — Бомелий упал на колени и принялся целовать царевы руки. — Истинный Бог, донесу!

Иоанн ласково погладил придворного астролога по волосам:

— Холоп Строгановский, Офонька Шешуков с ябедой на хозяев прибежал. Замышляют против меня Аника и его сын, Семенка. Говорит, лихого человека к себе призвали, да затем, чтобы ко мне подослать. Сейчас холопу в застенке Малюта дыбой жилы тянет. Сыграем, Елисеюшка, в шахматы, а потом и о строгановском деле сведаемся…

* * *

Офонька Шешуков, дворовый холоп строгановский, и не предполагал, каким лихом обернется его побег на царский двор. После того, как был задержан на первой же застазе, с ним, несмотря на всю важность доноса, обошлись довольно пренебрежительно: избили, нацепили колодки, да лишили еды. «Ничего, — думал про себя Офонька. — Это у них предосторожность такая супротив пустобрехов. Прибудем в Москву — там с моим делом вмиг разберутся. Потерплю пока, мы, холопы, люди двужильные…»

В Москве и впрямь жалобщиков оказалось немало, но вникать в суть их ябеды никто не хотел: по обыкновению их пытали плетью и каленым железом, записывая всю ахинею, которую те смогли наплести, затем подводили к проруби, били дубинкою но голове и сталкивали под лед — на пропитание рыбам.

Такая незавидная доля Офоньку обошла. Узнав, что он холоп Строгановых, за ним из опричненного двора прибыл сам Григорий Скуратов, любовно прозванный царем Малютой. Иоанн мог часами любоваться, как щуплый, плюгавый «песий сын» терзает в застенке холеных родовитых бояр.

Малюта, посмотрев на обмороженного да избитого Офоньку, смачно выматерился, приказал поднести молодцу чарку водки и забрал к себе, на новую пытку — раскрывать великий заговор купеческий.

В застенке было удивительно тихо, только в раздутом горне шипели раскаленные угли. По стенам тянулись тени и прокопченная сырость, как в бане, только другая на ощупь — густая, маслянистая, жирная. Пахло серою, набухшей кожей и жженым мясом. Посреди застенка, между двух зажженных факелов на пыточной плахе, подбоченившись, восседал Малюта.

Обессилевший дорогою да лютым бичеванием, Офонька висел на дыбе бесчувственным кулем, больше не реагируя на терзавшие тело щипцы.