Дружина особого назначения. Книга 2. Западня для леших - Иван Алексеев Страница 5

Михась двигался во втором ряду справа и страховал Разика, рысившего впереди, бок о бок с красавчиком. Красавчик, изящно выгибаясь в седле, снисходительно беседовал с десятником.

– Часто ли бываете в Европах, поморы-молодцы?

– Дык, это, оно чего ж! – глубокомысленно ответствовал Разик.

– Они там у себя гордятся просвещенностью нравов, а про нас сочиняют всяческие небылицы. Мол, на Руси мрак, ужас, опричнина. Дескать, государь всемилостивейший верноподданных своих казнит неправдою! Так ведь кругом разбой, воровство, и только мы, убогие и сирые, холопы верные царя-батюшки, денно и нощно печемся о порядке государственном! – Красавчик помнил слова Басманова-старшего и в силу своего разумения начинал, как ему казалось, делать дело государственной важности, ради которого и решено было призвать отряд часто ходивших за море людей боярина Ропши в Москву.

Любимцы царя, отец и сын Басмановы, вопреки утверждениям их завистников и недоброжелателей, были отнюдь не дураки в государственных делах. К тому же они имели полный набор качеств, необходимых для успеха на политическом поприще: хитрость, подлость, коварство и бессовестность. По-собачьи преданные государю и благодетелю Ивану Васильевичу, Басмановы деятельно заботились не только о его увеселении в диких оргиях, о которых и в столице и отдаленных городах боялись говорить даже шепотом – настолько жутко и стыдно было в это поверить, но и об успешности дел административных, экономических и особенно – внешнеполитических. После смерти царицы Анастасии рухнула последняя преграда, сдерживавшая необузданный и страшный нрав самодержца всея Руси. Припадки дикой ярости и нечеловеческой жестокости сменялись у него приступами раскаяния и животного страха перед грядущим возмездием, Божьим и человеческим. В эти моменты он всерьез готовился бежать из России в заморские страны, просить приюта и покровительства у тамошних государей – частая практика в неверном ремесле монарха и в те времена, и в более ранние, и в позднейшие. Он втайне надеялся, что в Европе еще не знают о темных ужасах, творящихся на Руси.

Особую странную тягу испытывал Иван Васильевич к Елизавете Английской. Он, в общем-то, презирал женщин, на короткий период страстно вожделея их, затем ненавидя и уничтожая своих злополучных избранниц. Временами его затуманенный чудовищными страстями взор обращался на мужчин (так попал в любимцы Басманов-младший заодно со своим достойнейшим родителем). Елизавета была, пожалуй, единственной женщиной, которую он считал себе ровней. Царь даже всерьез подумывал жениться на ней, объединив державы, сметя разделяющие Англию и Россию государства или создав союз христианских стран по примеру недавней Римской империи, направленный против магометан. Именно Елизавете царь направлял слезные письма о своей тяжкой участи на российском престоле, у нее хотел укрыться от внутренних врагов, якобы замышлявших погубить его самого и весь род Рюриковичей. Но даже в отношениях с Елизаветой проявлялось это удивлявшее и современников, и потомков сочетание в одном человеке невменяемого психопата и нормального расчетливого властителя. Униженно вымаливая в письмах ее дружбу и участие, царь вместе с тем твердо отказывался дать английским купцам монопольное право на торговлю с Россией, чего настойчиво добивалась Елизавета. Одно дело – истреблять тысячами бессловесных подданных, каковых на Руси неисчислимо, и совсем другое – потерять конкретный доход в личную казну. Тут у всех, казалось бы, сумасшедших тиранов враз появлялся здравый смысл, и они никогда не проносили ложку мимо рта.

Понятно, что собственная репутация в глазах европейских монархов и в первую очередь – Елизаветы весьма заботила Грозного. Русским послам под страхом смерти, жестокой и незамедлительной, было запрещено даже упоминать об опричнине. На прямые вопросы они должны были отвечать, что никаких опричников нет, а есть царевы слуги усердные, которые воюют не щадя живота не с земством (то есть всем остальным русским народом), а с ворами и разбойниками, защищая от них царя и верноподданных его. К сожалению, в искренность послов верят лишь в одном случае: если они просят денежной или военной помощи. Все остальные заявления либо игнорируются, либо понимаются с точностью до наоборот.

Вот и созрела у верных Басмановых плодотворная мысль: внедрить в сознание недоверчивых европейцев приятную для царского самолюбия идею о верных слугах и подлых разбойниках, внедрить не по официальным каналам, а через простых русских людей, бывающих по своим частным делам за границей. Беда только, что людишек таких на Руси практически-то и не было. Разве что в диких поморских вотчинах боярина Ропши копошились какие-то мореходы, бывающие с торговлишкой в заморских странах. Барышей эта торговлишка не приносила, так как заморские купцы дружно обижали потенциальных конкурентов и в цене, и в пошлинах. (Леших такое положение весьма устраивало: барыши их не интересовали, а большие доходы привлекли бы ненужное внимание. В сугубо секретном отделении Большого Совета, о существовании которого в Лесном Стане знали немногие, эта липовая торговля обозначалась рабочим термином «легенда прикрытия».) Итак, на семейном совете Басмановых было решено для внедрения в Европе правильных представлений о царе использовать на безрыбье горе-купцов Ропши.

Но не вызовешь же их в Москву просто для выдачи ценных указаний! Во-первых, потомственные придурки все перепутают. Во-вторых, их косноязычным, с грехом пополам заученным объяснениям никто и не поверит. Поэтому мудро решили призвать сих людишек в качестве боярского ополчения на год в столицу для борьбы с разбойниками, коих на Руси действительно было немерено, а затем отпустить восвояси. Пусть после этого рассказывают все как есть: что, дескать, для царя все усердные слуги равны, и все верноподданные дружно борются с внутренним супостатом – ворами и душегубами, мешающими процветанию Государства Российского.

Чудаковатый Ропша был в кои-то веки вызван во дворец, где ему и объявили царев указ. Конечно, лешие нашли бы возможность отвертеться, но почти одновременно с письмом от отца-боярина о царском указе, поступившем в Большой Совет, игумену лесного Всесвятского монастыря, расположенного в Лесном Стане, было передано из Москвы послание от митрополита Филиппа. Об этом послании, в отличие от царского указа, знали только члены Совета. Вскоре последовала команда на поход. В головном дозоре вышли в полном боевом снаряжении лучшие десятки Разика и Желтка, за ними через сутки двинулись главные силы.

Впрочем, даже Разик не знал состава и численности шедшего за ним войска леших. Разик невнятно отвечал красавчику, автоматически прикидывая возможные варианты действий на случай неприятностей. Вариантов было два: либо опричники, перемешавшиеся с его бойцами, внезапно нападут на них, либо они сделают это при встрече с отрядом усиления, находящимся в засаде. Второй вариант был более вероятным. Но здесь на стороне леших имелось существенное преимущество. В любом случае, начало боя будет состоять из индивидуальных схваток, а лешие всю жизнь специально готовились к действию в одиночку против численно превосходящего противника. И почти во всех сшибках этот самый противник бывал весьма поражен, причем в самом прямом смысле. Во-вторых, у опричников не было огнестрельного оружия, а если оно и окажется у предполагаемого отряда усиления, то это наверняка будут громоздкие пищали с фитилями, от которых мало проку в скоротечном ближнем бою. У леших же в седельных кобурах лежали новейшие – последнее слово ружейной техники! – пистоли с кремневыми замками, короткие и легкие, из которых они в два счета положат не один десяток супостатов. Перемешавшиеся с бойцами опричники скорее послужат помехой для предполагаемой засады, лешие используют их в качестве прикрытия при стрельбе, а затем легко прорубятся сквозь строй…