Завещание бессмертного - Евгений Санин Страница 48

— Хорошо, тогда я не стану касаться событий в Сицилии, — пообещал Постум, и Демарх приготовился слушать, боясь пропустить слово, — Я буду рассказывать о том, что творится сейчас в Риме. Чтобы всем было понятно, коротко объясню то, что предшествовало этим событиям. Еще в ту далекую пору, когда Рим шаг за шагом завоевывал Италию, он по обычаю отбирал у побежденных одну треть их земли. Эта отобранная земля поступала в распоряжение государства и называлась: «общественная земля».

— Распоряжаются чужой землей, как своей собственной! — закричал Кабир, и его голос задрожал от возмущения.

— Проклятые римляне! — заволновались вокруг. — Им нет дела до слез крестьянина, у которого они украли его землю!

— Какие там слезы — кровь! Ведь они наверняка убили этого крестьянина, Разве ты отдал бы так просто свою землю?

— Я — ни за что!

— Вот и он тоже…

Постум подождал, пока утихнет шум, и спокойно продолжил:

— Эту общественную землю римское правительство сдавало в аренду за небольшую плату. Многие знатные семьи столетиями пользовались ею и, в конце концов, стали считать ее своей собственностью. Часть этой общественной земли и захотел передать разорившимся и продавшим свои участки крестьянам ставший недавно народным трибуном Тиберий Гракх.

— Тиберий Гракх? — задумчиво переспросил Аристоник. — Я, кажется, уже слышал где–то это имя. Кто он?

— Очевидно, тебе говорили о его отце, который начал кровавые бойни в Испании и разгромил Сардинию, продав почти всех жителей этого острова в рабство. Он женат на дочери Сципиона Африканского, победившего Ганнибала. От этого брака у них родился Тиберий Гракх — запомните это имя! О нем я и хочу рассказать.

— Ну и семейка… — пробормотал, подергивая плечами, Анаксарх. — Дед и отец — душители целых народов. А что же сын?

— Кажется, я не произносил слова «душители», — с вызовом напомнил Постум. — Да, дед и отец Тиберия пролили немало крови. Но не следует забывать, что Карфаген до того, как склонить свою голову перед Римом, унижал и притеснял не мало государств. А Гракха старшего во время его наместничества в Испании очень уважали местные племена и особенно — Нуманция.

— То–то она восстала против добренького Рима! — усмехнулся Анаксарх и замолчал, присмиренный недовольным взглядом Аристонмка.

— Я присутствовал при первом триумфе Тиберия на Палатинском холме, когда он впервые во время праздника сообщил, что решил бороться за преобразования в государстве,

— сощурившись, словно заново переживая события годичной давности, сказал Постум. — Слышал и другие его предвыборные выступления. Он говорил о доблести римлян, о тех крестьянах, которые, пролив кровь за отечество, возвращались к своим поросшим сорными травами участкам, а потом, разорившись продавали их богатым землевладельцам, оставаясь без земли и уходя в Рим, чтобы жить там на жалкие подачки. Каждый раз, заканчивая свои речи угрозами, что над Римом нависла смертельная опасность, он под одобрительный рев народа выдвигал свои требования: ограничить право пользования общественной землей пятьюстами югерами на самого арендатора и еще по 250 югеров на двух его взрослых сыновей, если они имелись, отобрать у владельцев всю общественную землю сверх этой нормы, и передать ее безземельным и малоземельным крестьянам участками, по тридцать югеров без права продажи за небольшую арендную плату…

— Ай, да Постум! Словно по писаному читает… — восхищенно прошептал Демарху Кабир и вслух спросил: — И что же, избрали его?

— Конечно, — кивнул Постум. — Со всех окрестностей в Рим стали стекаться крестьяне, и Тиберий Гракх в короткий срок стал вождем народного движения. Все до единой трибы проголосовали за него, несмотря на пущенный сенатом слух, что он предложил переделить землю с целью, возмутить народ и внести расстройство в жизнь государства.

— Так, значит, этот Тиберий Гракх — наш? — недоверчиво спросил Кабир, — И такой же вождь, как Аристоник?

— Нет, Аристоник — вождь всех обездоленных, будь они пергамцами, сирийцами, эллинами или даже римлянами! — возразил носильщику Постум. — А Тиберий — хоть и вождь римской бедноты, но он хочет возродить могущество армии Рима, которую в основном пополняет крестьянство, чтобы покорять все новые и новые народы.

— Если даже такой чуткий к чужим страданиям человек сеет благо своему народу, чтобы другие пожинали слезы и кровь, что же тогда ждать от остальных римлян? — воскликнул Аристоник, обводя притихших заговорщиков гневным взглядом. — От того же «храброго» Сципиона или «честнейшего» Пизона?!

— Не бывать им в Пергаме! — послышался крик.

— А если они подойдут к нашим границам, смерть им!

— Смерть!

— Аристоник, веди нас за собой, иначе твой брат Аттал откроет границы нашего царства римлянам!

— Веди, Аристоник!..

Видя, как вскакивают со всех мест купцы и воины, рабы и крестьяне, Аристоник торопливо дал знак Постуму продолжать свой доклад о Риме.

Тот понимающе кивнул:

— После того как сенату не удалось провалить Тиберия на выборах, он пошел на новую хитрость. Патриции уговорили выступить против Гракха самого близкого его друга, тоже народного трибуна этого года Марка Октавия. По указке сената он наложил вето на предлагаемый закон Тиберия, поставив тем самым его в трудное положение. Ведь, согласно римским законам, тот не мог выступить против этого запрета. Тогда Гракх решил действовать тем же оружием, что и сенат. Он сам наложил свое трибунское вето на должностных деятелей Рима до того дня, пока его законопроект не будет поставлен на голосование в народном собрании. Однако, этого ему показалось недостаточно, и тогда он запечатал своей печатью храм Сатурна, в котором находится часть государственной казны. Таким образом, он приостановил всю государственную деятельность Рима.

— Вот так и нам надо действовать! — восторженно толкнул локтем увлеченного рассказом Демарха Кабир. — Тогда никакие римляне…

Он поспешно замолчал, потому что Постум, переведя дыхание, опять продолжал свой доклад: — Эти решительные меры вызвали сильное раздражение в стане противников Тиберия, — сказал он. — Одни в знак протеста стали появляться на улицах Рима в траурных одеждах, другие тайно готовили покушение на жизнь неугодного трибуна. Но прямо выступить против запретов Гракха или поставить вопрос о лишении его полномочий народного трибуна никто не решался, боясь быть раздавленным, разорванным на куски разъяренной толпой народа.

Постум говорил, не повышая голоса, только лицо его бледнело все сильнее и сильнее.

— Тогда Тиберий сам перешел в наступление. Он собрал народное собрание и поставил вокруг себя большой отряд стражи с той целью, чтобы силой заставить Марка Октавия согласиться отменить свое вето и разрешить голосование за проект о переделе земли. Затем, угрожая секретарю, Тиберий приказал огласить свой законопроект. Секретарь начал было читать его, но Октавий торопливо выкрикнул: «Вето», и тот, испугавшись запрещения, замолчал. Между трибами началась перебранка. Тогда я увидел, как Тиберий поднялся на трибуну и сказал: «Сограждане! Трибуны, которых вы облекли такой большой властью, что одно лишь слово каждого из них может остановить жизнь государства, не могут прийти к соглашению. Поэтому я предлагаю: пусть волей народа один из нас будет отстранен от должности. Октавий! — обратился он к своему бывшему другу. — Спроси мнение граждан, и если римский народ лишит меня звания трибуна, я тотчас отправлюсь в свой дом и буду жить, как простой гражданин. Клянусь тебе, Марк, что ты не увидишь меня в числе твоих недругов, если народ отметит тебя своим доверием». Что было ответить Марку Октавию?