Предводитель волков - Александр Дюма Страница 47

Все сиденья: стулья, кресла, диванчики, козетки — были покрыты тем же китайским атласом, из которого сделаны шторы.

По бледно-зеленому фону ковра были рассеяны на большом расстоянии один от другого букеты васильков, розовых маков и белых маргариток.

Столы были из розового дерева, а угловые шкафчики покрыты Коромандельским лаком.

Все это освещалось мягким светом шести свечей розового воска, стоявших в двух канделябрах.

В воздухе витал нежный, тонкий, неуловимый аромат; невозможно было определить, из чего он составлялся.

Это был не запах, это было веяние.

По такому благоуханию герой «Энеиды» догадывался о присутствии матери.

Тибо, которого служанка втолкнула в комнату, сделал шаг вперед и остановился.

Он все охватил одним взглядом, вдохнул одним глотком.

Подобно видению, пронеслись перед ним хижина Аньелетты, гостиная мельничихи, спальня г-жи Маглуар.

Затем все это исчезло, уступив место изысканному гнездышку любви, куда он перенесся словно по волшебству.

Он сомневался в реальности того, что видел перед собой.

Тибо спрашивал себя, неужели действительно существуют баловни судьбы, обитающие в подобных жилищах?

Не оказался ли он во дворце какого-нибудь чародея, в замке некоей феи?

За какие же заслуги получили эти дары те, кто ими владеет?

В чем провинились те, кто этого лишен?

Почему он не пожелал, вместо того чтобы превратиться на двадцать четыре часа в Рауля де Вопарфона, сделаться на всю жизнь маленькой собачкой графини?

Как можно снова стать Тибо после того, что он увидел здесь?

Тибо дошел в своих размышлениях до этого вопроса, когда дверь туалетной комнаты отворилась и вошла графиня.

Она поистине была птичкой в этом прелестном гнездышке, цветком этой благоуханной земли.

Ее распущенные волосы удерживались лишь тремя или четырьмя бриллиантовыми шпильками и свободно падали на спину с одной стороны; с другой же, свитые в один большой локон, они спадали на грудь.

Гибкое и податливое тело, освобожденное от фижм, гармонично обрисовывалось под домашним платьем из розовой тафты с волнами гипюра.

Шелковые чулки были до того тонкими и прозрачными, что казались белой, отливающей перламутром плотью.

Наконец, детские ножки графини были заключены в туфельки из серебряной парчи и с красными каблучками.

Никаких украшений — ни браслетов на запястьях, ни колец на пальцах; только одна нитка жемчуга вокруг шеи, но этот жемчуг достоин был королевы.

Тибо упал на колени перед лучезарным видением.

Он был раздавлен, уничтожен этой роскошью, этой красотой, неотделимыми друг от друга.

— Ода, на колени! Ниже, еще ниже… Целуйте мне ноги, целуйте ковер, целуйте землю, но и тогда я вас не прощу… Вы чудовище!

— В самом деле, сударыня, — в сравнении с вами я еще хуже чудовища.

— Да, да, притворяйтесь, что не поняли смысла моих слов и думаете, что я говорила о вашей внешности, тогда как я имела в виду вашу нравственность; да, конечно, вы были бы чудовищно уродливы, если бы ваша вероломная душа проявлялась на вашем лице; но это не так, сударь, несмотря на все ваши дурные поступки, несмотря на все ваши низости, вы остаетесь самым красивым дворянином в округе. Полно, сударь, вам должно быть стыдно!

— Быть самым красивым дворянином в округе? — переспросил Тибо, прекрасно поняв по тону ее голоса, что совершенное им преступление не так уж непростительно.

— Нет, сударь, — иметь самую черную душу и самое вероломное сердце из всех, что могут скрываться за позолоченной оберткой. Ну, вставайте и извольте отдать мне отчет в своем поведении.

И графиня протянула Тибо руку, одновременно отпуская грехи и требуя поцелуя.

Тибо взял нежную руку и поцеловал ее.

Никогда его губы не прикасались к такому атласу.

Графиня указала лже-Раулю место на диванчике и села первая.

— Отчитайтесь мне, что вы делали со дня вашего последнего посещения, — приказала графиня.

— Скажите прежде, дорогая графиня, когда я был у вас в последний раз?

— Прекрасно! Так вы это забыли! Право же, в подобных вещах не признаются, если не ищут ссоры.

— Совсем напротив, дорогая Джейн, эта встреча так во мне жива, что мне кажется, будто это было вчера, и, сколько ни перебираю свои воспоминания, — со вчерашнего дня я ничем не грешил, кроме как любовью к вам.

— Неплохо; но комплиментом вы не загладите дурного поступка.

— Милая графиня, что, если нам отложить объяснение?

— Нет, сначала ответьте; я пять дней вас не видела — что вы делали?

— Я жду, что вы мне расскажете об этом, графиня. Как вы хотите, чтобы я сам себя обвинял, когда уверен в своей невиновности?

— Пусть будет так. Прежде всего, я уже не говорю о том, что вы задерживаетесь в коридорах.

— Нет, поговорим об этом; как вы можете предположить, графиня, что я, когда меня ждете вы — алмаз среди алмазов — стану подбирать на дороге фальшивый жемчуг?

— Ах, Боже мой! Мужчины очень непостоянны, а Лизетта такая хорошенькая!

— Нет, поймите, дорогая Джейн, что эта девушка — наша наперсница, она знает все наши секреты, я не могу относиться к ней как к служанке.

— Как это, должно быть, приятно говорить себе: «Я обманываю графиню де Мон-Гобер, и я соперник Крамуази!»

— Хорошо, я больше не буду задерживаться в коридорах, чтобы целоваться с Лизеттой — если вы считаете, что мы целовались.

— О, это еще не все.

— Как! Я совершил более серьезный проступок?

— Откуда вы возвращались ночью по дороге, ведущей из Эрневиля в Виллер-Котре?

— Что? Меня видели на дороге?

— Да, на Эрневильской; откуда вы возвращались?

— Я ловил рыбу.

— Ловили рыбу?

— Да, в бервальских прудах.

— О, это известно: вы большой любитель рыбной ловли, сударь. А что за угорь был у вас в сетях, когда вы шли с рыбалки в два часа ночи?

— Я ужинал с моим другом сеньором Жаном.

— В башне Вез? Я думаю, что вы, скорее всего, утешали прекрасную затворницу: говорят, начальник волчьей охоты ревнив и держит ее взаперти. Но я и это вам прощаю.

— Неужели я поступил еще хуже? — Тибо понемногу стал успокаиваться, видя, с какой легкостью прощение следует за самыми тяжкими обвинениями.