Ола - Андрей Валентинов Страница 47

Кровь на шее – черной коркой,Желтый срез – кости обрубок.Вместо тела крюк железный(Рядом тоже крюк пустует,Не иначе – ждет кого-то).На лице – как будто масло,На пол капает, стекает.Рот открыт, свисает челюсть,Меж зубов язык чернеет,Мертвый взгляд – недвижный, страшныйИз глазниц полуоткрытых.(Есть примета – даже медьюНе закрыть глаза такому.Все равно глядеть он будет,Чтобы высмотреть убийцу.)Плохо жил Франциско Пенья,Плохо жил и скверно помер,Чтобы тут навек остаться —Головою на стене.

Перекрестился я, «Pater noster» зашептал. Не по-людски это все-таки…

– Узнал? Узнал, с-спрашиваю?

Улыбнулся его сиятельство, белые зубы оскалил. Страшно так, словно и сам без шеи остался – с одной головою отрубленной.

– Узнал, вижу. А пус-стой крюк видел? Догадайс-ся, для кого он?

Да чего уж тут гадать?

– Не захочешь с-служить мне живым, пос-служишь мертвым. Мертвые тоже многое умеют. С-смотри!

Достал его сиятельство из-за пояса перчатки тонкой кожи, потом вновь за пояс полез. Глядь – а в руках пластинка золотая.

– Когда-то таких, как твой дружок, называли «терафим». Терафимы были еще в храме царя С-соломона. Неглуп был, иудей, недаром арабы его повелителем джиннов с-считают. Ты, кажетс-ся, хотел поговорить с-с с-сеньо-ром Пеньей? Ну, поговори!

Куда уж там говорить! Язык не движется – к гортани примерз. Да и с кем говорить? С головою мертвой?

А его сиятельство поближе к крюку подходит, морщится – брезгливо этак, за челюсть отвисшую берется. А вот и пластинка – во рту уже. У головы во рту – под языком черным.

Да ведь и об этом слышать доводилось! «…Положи ему под язык пергаментный свиток, именуемый „шем“, на котором начертано Имя Жизни…» Только не свиток тут – пластинка золотая.

Дрогнули мертвые веки, шевельнулись белые губы…

– С-спрашивай!

Помотал я башкой, отшатнулся, лопатками стену нащупал.

– Тогда с-спрошу я. Тот, кто пришел, ответь! Что нужно Кас-стилии нашей, дабы победила она врагов и вознес-слас-сь выше вс-сех держав в мире?

Шевельнулся черный язык, дрогнул…

– Ола! Ола!

Хоть и страшно мне стало до полного помутнения, но все-таки понял: не его голос, не Адониса-бедолаги. Другой совсем – хриплый, каркающий. Словно вместо сеньора Пеньи иной кто голос подает.

…А ведь нетрудно догадаться – кто!

А его сиятельство на меня поглядел, краешком рта скривился, и снова – к терафиму этому.

– А почему? Почему, отвечай!

– Ола насытит Малахов наказания, и свяжет их, и пошлет в иные края. Ола! Ола!

– А мне чего делать? – заорал я во всю глотку. – Чего делать-то? Не хочу тут! Не хочу помирать!

– Кебаль, – шевельнулись белые губы. – Проси кебаля. Уходи с ним. Уходи…

– Молчи!

Дернул сеньор де Кордова рукой, спрятал за пояс пластинку золотую.

…Отвисла челюсть, язык черный меж губ свесился. А его сиятельство перчатки снял, на пол каменный бросил.

– Вот так, Игнас-сио. Второй крюк – для тебя. Понял?

Чего уж тут не понять?

Хорошо, хоть не связали. И так радостей полно – сыро, камень вокруг, факел догорел, чад в воздухе стоит. Ни окошка, ни щели даже. А подвальчик – с гроб величиной, полтора шага туда, полтора – обратно. И скамейка – для мебели.

Сел я на эту скамейку, башку свою непутевую руками обхватил…

Ведь что плохо? Все плохо! Чего угодно в жизни видел, всякой дряни нахлебался. И голодал, и лупили без жалости, и под петлей стоять приходилось. Обвык как-то. Не то чтобы совсем (с петлей свыкнуться – поди попробуй!), но задубела кожа, не проколешь, не укусишь даже. А тут – и вправду задело, до самых печенок.

А я еще над Доном Саладо, бедным моим рыцарем, посмеивался. Да он первый мудрец по сравнению с этими сиятельствами, будь они неладны! Ведь ясно – спятили оба. И неизвестно, кто хуже – сеньора маркиза или супруг ее булькающий? Впрочем, и это понятно – оба хуже. А с теми, кто спятил, – какой разговор? Отрежут башку и на крюк повесят. Как бишь этот седой, в повязке полосатой, говорил? Неучи, мол, тут правят, но неучи страшные, те, что чего-то узнать сумели.

…А все-таки не убили меня. Жив Начо! А если жив…

Кстати, а почему, собственно, не убили? Слуга ему, его сиятельству, требуется? Ой, нет! Слуге бы он про Кастилию да про иудеев с египтянами не выкладывал. А мне сказал – не побоялся, потому как знает – не выйти рабу божьему Игнасио отсюда.

Но все-таки я им нужен! Да только зачем, понять бы. Или потому, что мы с Доном Саладо вроде как вместе? А он, идальго доблестный, на что булькающему этому сдался? Может, его сиятельство вправду думает землю, что за морем-океаном, отыскать? Так мы ему зачем? Купил бы каракку, нанял шкипера…

Эх, жаль, что не знаю я, где тот сеньор Кебальо, о котором терафим мне сказал! Послать бы весточку, может, и помог бы.

Вывел!