Скиталец - Бернард Корнуэлл Страница 47

Они поехали назад, проследовав вместе с собаками через нижний Мэпперли. Поселение это, которое было раза в два больше Хуктона, в детстве казалось Томасу очень большим, чуть ли не городом, но теперь он видел, что это всего лишь маленькая деревенька. С такими приземистыми домишками, что, сидя в седле, Томас был чуть ли не вровень с соломенными крышами. А ведь в бытность его мальчишкой эти хибары казались ему почти дворцами. Рядом с каждым домом высилась здоровенная, чуть ли не до самой кровли, навозная куча. Усадьба сэра Джайлза Марриотта стояла особняком и выглядела повнушительнее, но господский дом тоже был крыт замшелой, свисавшей клочьями соломой.

— Он будет рад вас видеть, — заверил Джейк.

Так оно и вышло. В былые времена Томасу не раз влетало от сэра Джайлза за мальчишеские проделки, но теперь овдовевший и постаревший сквайр встретил его как блудного сына.

— До чего ж ты отощал, сынок, просто жуть! Негоже мужчине быть таким худым. Вы, надо думать, позавтракаете, оба? Угощайтесь пудингом да легким элем, это все, что у нас есть. Вчера был хлеб, но весь вышел. Когда мы испечем еще хлеба, Гуден? — строго спросил он служанку.

— Сегодня среда, сэр, — укоризненно напомнила та.

— Значит, завтра, — сказал сэр Джайлз Томасу. — А сегодня хлеба нет. Плохая примета — печь хлеб в среду. Он выходит вредный, порченый. А понедельничный я, должно быть, весь съел. Так ты говоришь, твой приятель шотландец?

— Да, сэр.

— А я думал, что все шотландцы носят бороды, — сказал сэр Джайлз. — В Дорчестере жил один шотландец, верно, Гуден? Ты помнишь его? У него была борода. Он играл на гиттерне, это такая штуковина со струнами, и отменно танцевал. Ты должна помнить его.

— Он был с острова, — заметила служанка.

— Ну а я про что толкую. Но у него была борода, верно?

— Была, сэр Джайлз. Большая.

— Ну а я что говорил? — Хозяин зачерпнул ложку горохового супа и отправил ее в рот, где осталось всего два зуба. Этому седому краснолицему толстяку было никак не меньше пятидесяти лет. — Знаешь, Томас, в последнее время я уже не езжу верхом, — признался он. — Ни на что больше не гожусь, поэтому сижу дома да любопытствую, что творится окрест. И все примечаю. Джейк говорил тебе, что здесь отирались двое чужаков?

— Да, сэр.

— Священник. Весь в черном и белом, что твоя сорока. Хотел, видишь ли, поговорить о твоем покойном отце, да только я ему сказал, что толковать тут не о чем. Отец Ральф умер, и упокой Господь его бедную душу.

— А не спрашивал ли этот священник обо мне, сэр? — осведомился Томас.

Сэр Джайлз ухмыльнулся.

— Я сказал, что не видел тебя много лет и надеюсь никогда больше не увидеть, и тогда его слуга спросил, где он может тебя найти. Ну а я ответил, что это не дело, когда челядь заговаривает с господами без разрешения. Ему это не понравилось, слуге-то. — Рассказчик хихикнул. — Ну а когда тот, второй, сорочий святоша принялся расспрашивать о твоем отце, я сказал, что почти его не знал. Вранье, конечно, но он поверил мне и убрался. Подбрось-ка несколько поленьев в огонь, Гуден. За тобой нужен глаз да глаз, а не то можно замерзнуть и околеть в собственном холле.

— Значит, священник уехал, сэр? — спросил Робби. Это мало походило на де Тайллебура — получить от ворот поворот, и смиренно убраться.

— Он испугался собак, — сказал сэр Джайлз, все еще улыбаясь. — У меня было здесь несколько собак, и не будь он одет как сорока, я бы спустил их, но не годится травить псами церковника. Потом неприятностей не оберешься. Говорят, прикончишь попа — накличешь дьявола. Но он мне не понравился, сильно не понравился, и я сказал ему, что придерживаю собачек лишь до поры до времени. И не уверен, что смогу удерживать их долго. Да, кстати, на кухне есть ветчина. Хочешь ветчины, Томас?

— Нет, сэр, спасибо.

— Я терпеть не могу зиму.

Сэр Джайлз уставился в огонь, который теперь разгорелся в широком очаге. Дым в холле подкоптил балки, поддерживавшие огромное пространство кровли. С одного конца за бревенчатой перегородкой находилась кухня, а с другого — личные покои сквайра. Правда, после смерти жены он там почти не жил, а ел и спал в холле, рядом с большим очагом.

— Сдается мне, Томас, это моя последняя зима.

— Надеюсь, что нет.

— Надейся, черт возьми, на что хочешь, дело твое, но мне зиму не протянуть. Как все оледенеет, так мне и конец. В последнее время мне никак не согреться, Томас. Холод меня кусает, да что там кусает, пробирает аж до самых костей, и мне это не нравится. Отцу твоему тоже не нравилось.

Сквайр посмотрел на Томаса в упор.

— Отец твой, он всегда говорил, что ты здесь не задержишься. Уедешь, но ни в какой не в Оксфорд. Он-то знал, что вся эта мудреная латынь и прочее — не для тебя, потому как кровь у тебя бурлит, и тебе прямой путь в солдаты. — Воспоминания вызывали у сэра Джайлза улыбку. — А как-то раз Ральф сказал, что ты сюда хоть разок да вернешься. Непременно вернешься, показать землякам, эким молодцом ты стал.

Томас заморгал, силясь отогнать подступившие слезы. Неужели его отец и вправду говорил такое?

— На сей раз, сэр, — сказал он, — я вернулся, чтобы задать один вопрос. Тот же самый вопрос, который, как я думаю, хотел задать вам тот французский священник.

— Вопросы! — пробурчал хозяин. — Никогда не любил вопросов. Ведь на них нужно отвечать, понимаешь? Конечно, ты хочешь ветчины! Что значит «нет, спасибо»? Гуден, попроси-ка свою дочь достать ветчину, ладно?

Сэр Джайлз поднялся на ноги и шаркая направился через холл к большому темному сундуку из полированного дуба. Он поднял крышку, наклонился и, кряхтя от усилия, принялся шарить среди одежды и сапог, сложенных там вперемешку.

— Я уже давно не вижу в вопросах никакого толку, — ворчал сквайр. — Каждую вторую неделю я вершу суд и вижу, кто прав, кто виноват, как только их вводят в холл. Причем, заметь, не считаю себя невесть каким мудрецом. Да, где же это? Ага!

Он нашел то, что искал, и вернулся к столу.

— Вот, Томас, черт побери, твой вопрос, а заодно и ответ.

Он пододвинул сверток через стол.

В древнюю мешковину был завернут какой-то небольшой предмет. У Томаса возникло нелепое предчувствие, что там и окажется сам Грааль, и он ощутил столь же нелепое разочарование, обнаружив всего лишь книгу. Верхняя обложка, точнее обертка, была из мягкой кожи, а находившиеся внутри листы исписаны рукой его отца. Однако четким в книге был лишь почерк, все остальное казалось невнятным и загадочным. Перелистав страницы, Томас убедился, что часть текста написана на латыни, часть — на греческом, а одна странная надпись была сделана, видимо, на древнееврейском. Юноша снова вернулся к первой странице, где было написано всего три слова. Прочитав их, он почувствовал, как кровь застыла в его жилах.

«Calix meus inebrians».