Опаленные войной - Богдан Сушинский Страница 47

«Ты все еще жив. А война все еще продолжается. Так что обижаться тебе, офицеру, на свою судьбу нечего. Будет бой — будет и солдатское счастье» — вспомнилось Андрею одно из отцовских напутствий, которым полковник Ростислав Громов благословлял его перед отъездом в Брестский укрепрайон.

«Солдатского счастья, правда, пока не заметно. Но ведь и на судьбу обижаться тоже бессмысленно».

Потерпев неудачу в атаке с ходу, гитлеровцы немного поостыли и отошли за пределы досягаемости пулеметов. Но воспользоваться передышкой, которую давали им враги, в доте не захотели. Их орудийные расчеты имели данные для стрельбы по всем квадратам, по всем мало-мальски приметным ориентирам. Это позволяло довольно быстро менять сектор обстрела, нанося неожиданные и точные удары то по острову, то по территории завода, на которую прибывали все новые и новые подразделения противника, то по дороге, ведущей к переправе, или по транспорту, скапливающемуся на улицах опустевшего села по ту сторону реки. И лишь когда с вражеского берега, сразу с нескольких точек, опять начали бить по доту прямой наводкой, в «Беркуте», перекрыв амбразуры заслонками, решили выждать, как будут развиваться события дальше.

— Ну, рассказывай, рассказывай… — мрачно проговорил Громов, заходя в санчасть, где Мария уже меняла повязку Коренко. — Приказов для тебя, как я понял, не существует, своего ума тоже нет. Упустить такую возможность! Ведь, считай, уже была спасена. Объясни, только так, доступно, почему ты снова оказалась в доте?

— Да не могла я уйти, — вздохнула Мария, не отрываясь от своего занятия. — Раненых сдала, вернулась сюда, к верхним окопам, там и подождала, пока все уйдут. Еще и патронов немного собрала. Для ребят. Тех, что наверху…

— Патронов собрала? Божественно! — все так же мрачно иронизировал Андрей.

— Ты что, действительно не рад моему возвращению?

— Да при чем здесь это, Мария?! — схватился за голову Громов. — При чем здесь «рад — не рад»?! Ведь ты же могла спастись. Был шанс, последний шанс — можешь ты это понять?

— Так что, мне сейчас снова уходить из дота?

— И как можно скорее. Может, еще удастся прорваться. Там ведь еще действует вторая линия дотов.

— Может, и действует. Но я приписана к вашему. Вы же не уходите.

— Да не твое это дело. Мы не уходим, потому что не имеем права.

— А я имею?

— Потому что действуешь по моему приказу.

— Никуда я не пойду.

Громов вопрошающе взглянул на Коренко, дескать, ну скажи хоть ты ей! Но тот лишь растерянно пожал плечами.

— У тебя убийственный характер, Мария. Ты хотя бы знаешь об этом?

— Из-за этого характера замуж до сих пор никто не взял, — едва заметно улыбнулась та.

— И не возьмет. Ни-ког-да не возь-мет! — подхватился Громов. — Нет, ну ты посмотри на себя на трезвую голову. Посмотри и подумай. Кому ты нужна? Кому ты… такая глупая, нужна! Да ты так и останешься на всю жизнь…

И вдруг, встретившись с удивленным взглядом Марии, осекся на полуслове. Господи, да ведь она действительно никогда не выйдет замуж! Только совсем по иной причине. Он просто-напросто забыл об этом. Он о многом забыл, устраивая ей разнос… вместо того, чтобы поклониться за неженское мужество ее, преданность гарнизону, готовность умереть во имя Родины. А еще — извиняясь за трусость таких, как Пащук и Рашковский, для которых своя шкура дороже долга и чести.

— А знаешь, — будто прочитала его мысли Мария, — уже там, на равнине, я встретила Рашковского. Я еще удивилась, потому что знала, что он со своими бойцами должен был прикрывать дот. «Куда же вы, товарищ старший лейтенант?! — спрашиваю. — Ведь был же приказ остаться еще на сутки!»

— А он, шкура, что? — попробовал подняться Коренко.

— …Подошел ко мне и тихо, шепотом, чтобы бойцы его не слышали, говорит: «Не ходи туда, дура. Все они уже, считай, на том свете. А если пойдешь, посоветуй этому своему женишку из дота, пусть оставит в подземелье десяток солдат, а с остальными, пока не поздно, сматывается».

— Почему ты не пристрелила его? — глухо спросил Коренко, очень удивив этим и Кристич, и коменданта. — Почему ты его не пристрелила?!

Но Кристич лишь удивленно уставилась на него.

— Его счастье, что это не я встретил его там, — проворчал Громов. — Его трусливое счастье.

— Неужели стрелял бы?

— Что в этом неестественного, на войне-то? Он что, предлагал идти с ним? Только честно.

— Предлагал, конечно, — потупила взгляд Мария.

— Эй, немчура, гроба мать! — вдруг донеслось из артиллерийского капонира. — Чего приуныли?! Что, зубы разболелись? Так я их сейчас, так, мать вашу… подлечу!..

— Крамарчук, что там у вас происходит?! — крикнул Громов, выглянув из отсека. — Что за переговоры?!

— С солдатами фюрера общаюсь, товарищ лейтенант! — нисколько не смутился сержант. — По текущему политическому моменту. Хоть душу отведу.

— Прекратить, — недовольно проворчал лейтенант. — Ладно, что уж теперь… — растерянно развел он руками, вновь обращаясь к санинструктору. Теперь уже ничего не поделаешь. Остаешься с нами. Извини, все, что я мог сделать, чтобы спасти тебя, я сделал. Ну, скажем так, почти все.

На какое-то мгновение он встретился взглядом с Марией и был удивлен, не уловив в ее глазах ни страха, ни растерянности. Наоборот, ему показалось, что девушка счастлива от того, что опять попала в дот.

«Вот так люди и сотворяют свою судьбу, — с тоской на сердце подумал он. — Вот так, отчаянно, они ее творят… чтобы потом проклинать… И в этом вся разгадка таинства судьбы».

— Эй, окопники, это у вас откуда? — устало поинтересовался Громов, войдя в артиллерийскую точку и увидев в руке Крамарчука рупор.

— Да вон, Коржевский с Конашевым откопали.

— Трофейный, что ли?

— Почему трофейный? Свой, родной. Спустились в арсенал за снарядами, а между ящиками эта чертовинка валяется. Видать, забросили когда-то и забыли. Так я, с вашего позволения, еще немножко погутарю с нашими «собратьями» по оружию. Пусть русский подучат.

— Отставить, сержант, — поморщился Громов. — Не забывайте, что в доте девушка. И вообще, старайтесь общаться с ними с помощью орудий, — добавил он, унося рупор с собой. — Так у вас получается более дипломатично.

— Вот именно. Прав командир, — поддержал его Назаренко, — у нас с тобой, Крамарчук, дипломатия должна быть особой, фугасно-осколочной.