Меченый Маршал - Александр Трубников Страница 46

То есть тамплиеры в Константинополе между 1204 и 1261 годами, пока город был под властью франков, присутствовали, и имели там владения. Остается только выяснить, где они находились, и что от них осталось.

— В общем, — подытожил Франческо, внимательно выслушав Диму, — раз уж мы ввязались в поиски, то нужно их довести до конца. Поэтому, коль мы и так находимся на территории Турции, давайте перебираться в Стамбул.

По дороге Дима развлекал Сергей-Вована рассказами из средневековой истории. Как выяснилось, бывший миланский «менеджер по экспорту» имел о сем предмете познания на уровне модных передач и книг «профессора» Радзинского, а стало быть, знания у него были даже не нулевые, а отрицательные.

Франческо, пользуясь тем, что у него появилось свободное время, всерьез занялся изучением русского языка, и даже начал кое-то понимать. Он с интересом прислушивался к разговору.

— Ну, в натуре, Димон — бубнил Сергей-Вован, не отрывая глаз от дороги. За рулем он вел себя так, будто в дорогущем джипе, а не в обшарпанном «бусе», чем постоянно вызывал возмущение со стороны остальных участников движения, — крестовые походы, это типа народ за веру шел воевать…

— За веру? — парировал Дима, — да ты знаешь, Серега, что почти все, что написано о крестовых походах, это полный бред. Ну, как если историю СССР 60–70х годов и умонастроения живших тогда людей оценивать по материалам съездов КПСС.

— Да ладно тебе, баланду травить, — не сдавался Сергей-Вован, — а какого они тогда все бросали и валили в этот Иерусалим? Нищие паломники там, трали-вали…

— Баланду? — возмутился Дима, — ну тогда слушай историю типа голливудский блокбастер, и учти, что в ней нет ни слова выдумки…

Короче, тринадцатый век. Зажиточный бургундский крестьянин. Ну, кулак-мироед по-нашему. Он возвращается с субботней ярмарки, где продавал свинину. Торги были удачными, потому что он с самого утра сбыл свой товар всем скопом заезжему фуражиру.

Получив кучу денег, и имея свободное время, он приходит в отличное расположение духа, обедает в трактире вместе с соседом-мельником, и под завязку нагружается коварным виноградным сидром, который тогда был для простолюдинов достойной заменой дорогому шампанскому. Он возвращается домой не затемно, как обычно, а немногим после обеда, и застает свою благоверную Марту в объятиях недавно овдовевшего кузнеца.

Сидр и эффект неожиданности делают свое дело. Когда озверевший кулачина приходит в себя, то он видит в своей правой руке колун, который напоминает четырехгранный штык (он использует сие орудие для проверки жировой прослойки у подшефных хрюшек), а по противоположным углам комнаты два окровавленных трупа неудачливых прелюбодеев.

Наш герой — это вовсе не забитый до полуживотного состояния виллан из средневековых сказок и трудов Карла Маркса, а человек весьма неглупый и практический. Он отдает себе отчет, что понятие «состояние аффекта» в отличие от современного уголовного кодекса, согласно салическому праву смягчающим обстоятельством не является. Немного порефлексировав над остывающим телом не так уж и невинно убиенной супруги, он долго думает, потом запрягает своего любимого мула, и кавалерийской походной рысью выдвигается в сторону ближайшего монастыря.

Село, оно, как говорится, и в Африке село, поэтому местный староста получает конфиденциальное сообщение о семейной драме в доме свиновода из трех независимых источников еще до того, как тела потерпевших успевают остыть. Свиновод лучший друг и собутыльник старосты, сдавать его тому не с руки, но ведь независимые источники есть не только у него, старосты, но и у господина барона. Поразмышляв, староста принимает непростое решение. Он дает команду трем сыновьям отправиться на место происшествия, и никого в дом не пускать, а сам выезжает в сторону баронского замка. Правда, он при этом использует упряжку с парой медлительных волов, чтобы дать приятелю шанс убежать как можно дальше.

У барона в это самое время гостит сосед-рыцарь, который недавно целым и невредимым вернулся из Палестины. Крепостные крестьяне в этот день играют одновременно две свадьбы, так что освященное вековыми традициями феодальное право первой ночи, наугощавшиеся шампанским и бургундским барон и его загорелый гость, используют на всю катушку, и с вариациями.

В общем, пока господа гуляют, Фемида не у дел, и старосте, который прождал весь вечер под дверями вместе с родственниками со стороны невест, в отличие от последних, с завистью прислушиваясь к тому, что происходит в глубине господских покоев, приходится заночевать у здешней родни. Утром ворота замка раскрываются, женихи и родители получают обратно изрядно помятых новобрачных, чья невинность была удостоверена самым что ни на есть официальным путем, а староста наконец-то прибывает на доклад к сеньору.

Сеньор, хоть и с доброго похмелья, с ходу врубается, в чем дело, видит, что тут пахнет колесованием, и, желая продемонстрировать гостю еще один старинный красивый обычай — баронский суд в действии, отправляет на задержание убийцы пешего сержанта с двумя копейщиками.

Оперативная группа добирается в деревню только к обеду. Подойдя к дому свиновода, они обнаруживают там вопиющую картину. Волосы дыбом встают на их головах, приподнимая тяжелые шлемы, при одной лишь мысли о том, что об этом кому-то из них придется рассказывать барону.

У ворот дома стоит монах, который отвечает за сбор податей для соседнего монастыря и, размахивая огромной кружкой, отгоняет от калитки старшинских сыновей, разъяренную сестру покойного кузнеца, и ее мужа, в глазах которых явственно просматривается желание: «Дайте нам его хоть за горло подержать». В это же самое время монастырский келарь, стоя посреди двора, раздает команды и оплеухи двум послушникам, которые радостно выгоняют из свинарника на улицу добрую половину всего наличного поголовья.

Зайдя в дом, пораженный староста застает внутри еще двух монахов, на сей раз каноников, которые завершают отпевание покойных. Убиенный кузнец и при жизни был далеко не Орландо Блум, да и к свинарке вряд ли можно применить термин «прекрасная», так что их вид ни у кого из присутствующих ни малейшего сострадания не вызывает. Так вот, эти, с позволения сказать, Ромео и Джульетта, уже худо-бедно обряжены, и готовы к погребению. Монахи что-то бубнят напоследок, оглаживая спрятанные под рясами окорока, а виновник торжества, протрезвевший, и какой-то просветленный, занимается непривычным делом. Сопя от натуги, постоянно укалываясь, и поминая при этом шепотом имя Матери Божьей очень даже всуе, он пришивает крест на крест к своей рубахе две красных матерчатых полосы.

Увидев на пороге своего приятеля, он, пользуясь отличным предлогом, с радостью отбрасывает работу и объясняет тому, в чем дело. Расположенный по соседству монастырь — центр диоцеза, а стало быть, там резиденция епископа. В отличие от безответственного барона, его преподобие умеет совмещать отдых с исполнением своих обязанностей. Узнав, что к нему прибыл зажиточный крестьянин с внеплановым покаянием, он с сожалением оставляет в келье послушницу, и выходит навстречу жаждущему спасения.

Уяснив, в чем суть проблемы, епископ воодушевляется. Остаток времени он проводит в беседе с грешником, при этом цитируя ему выдержки из энциклик папы Урбана. К утру свиновод полностью осознает и проникается, так что на заутрене епископ принимает у него крестоносный обет, и в сопровождении духовных защитников отправляет домой, готовиться к паломничеству.