Карта царя Алексея - Николай Дмитриев Страница 46

– Ну и как? – поторопил десятника Епифан. – Далеко ли прошёл?

– Да нет, – отмахнулся десятник. – Чего-то они там не домерили, флейт на мель сел. Однако несильно. Голландцы его с той мели стянули и назад в море ушли. Так что можете плыть вполне спокойно.

– А как вернутся? – засомневался кормщик.

– На тот случай наша застава ещё стоит, и ежели что – предупредят, – успокоил Епифана десятник и, сильным толчком оттолкнув дощаник от борта коча, приказал своим браться за вёсла…

* * *

Сидя за столом в Малом кабинете, царь Алексей Михайлович увлечённо трудился. Надо сказать, здесь ему работалось лучше всего, и он частенько уединялся тут, чтобы поначалу обдумать какое-то своё начинание, а потом обстоятельно и подробно всё записать.

Государь Московии был многотруден. Помимо собственно царских дел, таких как замирение со Швецией и Польшей, сношения с Лифляндией или иными немецкими княжествами, не говоря уж о внутренних бунтах или угрозе близкой войны с Туретчиной, он занимался и иными делами.

Смышлёные и расторопные приказчики день-деньской сновали по его конюшням, скотным и птичьим дворам, фруктовым садам и пасекам, заглянув в амбары или винные погреба, всё проверяли, чтобы немедленно доложить, как умножается и расходуется царское имущество.

Сафьяновый завод, где работали персидские мастера, выделывал мягкие кожи для узорных разноцветных сапог, а выписанные из Венеции умельцы на двух государевых стекольных заводах изготовляли затейливые судки, кувшины, чарки и особые скляницы-«венецейки».

Были у царя свои мельницы и винокурни, соляные варницы и рыбные ловли, медвяной и шёлковый промыслы, свои железные и кирпичные заводы и даже каменоломни, где с утра до вечера гнули спину тюремные сидельцы. За всем этим требовался глаз да глаз.

А ещё Алексей Михайлович любил заводить новшества. Так Астраханскому воеводе было предписано призвать на Москву «индейских мастеровых людей», умеющих делать и красить всякую лёгкую ткань, после чего к царскому двору был прислан красильный мастер, «бухарского двора жилец» Кудабердейка.

Когда же государь прознал, что курляндский герцог имеет у себя сведущих рудознатцев, то попросил прислать их в Москву. Однако герцог уклончиво посоветовал обратиться с этим к саксонскому курфюрстру, а когда и тот под благовидным предлогом отказал, царь повелел самим наладить розыск всяких полезных залежей.

Не забывал государь и об иных потехах, поручив иноземцу, полковнику Николаю фон Стадену, привезти из-за границы от «курляндского князя Якубуса» двух человек, «которые б умели всякие комедии строить», и заодно навербовать там же вдобавок и целую труппу актёров.

Впрочем, сейчас в своём кабинете царь был занят другим, но особо любимым делом. Обожавший соколиную охоту, Алексей Михайлович уже придумал целый обряд возведения простых кречетников в начальные и сейчас, сидя за столом, самолично писал книгу «Уложение чина Сокольничья пути».

Царь описывал всё подробно, со знанием дела, и оторвался, только когда пришёл дьяк «в государеве имени». Начальник приказа Тайных дел, увидев государя за столом, решил, что, похоже, оторвал его от дела, и замер в дверях, но царь отложил перо и благосклонно кивнул.

– Заходи…

Дьяк вошёл и остановился в выжидательной позе, а царь, заглянув ещё раз в свои записи, повернулся.

– Ну, говори, с чем пожаловал?

– Намедни виноградную и арбузную землю привезли государь. – Многоопытный дьяк начал с приятной новости, но царь, поняв его, улыбнулся.

– Про землю потом. Скажи на Соловках у нас что?

– Монахи соловецкие зело упорствуют, государь, за своё двоеперствие крепко держатся, иначе молиться не хотят. – Дьяк вздохнул. – Ворот стрельцам не открывают, опять же, и зима близко…

– А на зиму осаду и снять можно, – царь немного подумал. – Другим летом стрельцы пусть опять подойдут, дабы монахи убоялись и одумались. Миром обуздать обитель следует, миром, не из пушек же её ломать…

Царь помолчал и спросил о другом:

– С обманной копией Большого Чертежа как?

– Зело удачно, государь. – Дьяк приободрился. – Секретарю свейского посольства карта показана, надо полагать, он её срисовал…

– Ишь ты, какой прыткий… Срисовал… – Алексей Михайлович пренебрежительно фыркнул. – Карте такой могут и не поверить…

– Подумали, государь. – Дьяк едва заметно улыбнулся. – Через того подьячего свейские соглядатаи прямо послу точную копию передали. С клеймами…

– Через подьячего, говоришь… – повторил царь и посуровел. – А с другим, беглым подьячим, как? Нашли его?

– Нашли-то его, нашли… – Дьяк слегка смутился, однако, помолчав, закончил: – В Литву он, негодяй, подался. Панам что-то втолковать хотел. Но не вышло у него ничего. Пан Яшуньский, у которого он было прижился, наказал Матвейку Реутова вышибить со двора вон, после чего оный подьячий пропал безвестно.

– Ну да, да… – задумчиво покачал головой государь. – Поляки сейчас с нами из-за какого-то подьячего ссориться не будут. Турки их южные пределы поджимают…

– Именно так, – немедленно подтвердил царский вывод дьяк и предположил: – Надо полагать, не иначе как союза с нами искать будут…

– Вот-вот… – царь нахмурился. – А казачки донские разбойные нас едва с шахом персидским не поссорили…

– Не будет такого, – поспешно заверил государя дьяк. – Разбойнички разинские вроде как угомонились.

– Да?.. И где же этот Разин? – заинтересовался царь.

– Пришёл в Астрахань, казаки его «принесли свою вину». Сдали пушки, пленных и морские струги, после чего были на Дон пропущены.

– Ну, ежели так, человечка к нему пошли. Чтоб всё выяснил…

– Ясно, государь, пошлём, – заверил царя дьяк и, видя, что других поручений нет, с поклоном отступил к двери…

* * *

Стоя у конторки, Архангелогородский воевода итожил результаты своих стараний во исполнение царского наказа. Епанчин лично опросил не меньше десятка самых дельных кормщиков, которых к нему приводил Фрол, и теперь старательно записывал добытые таким путём сведения.

К его собственному удивлению, таковых набралось немало. Конечно, кормщики первым делом рассказали воеводе и про свой путь на Грумант, и про добычу морского зверя, и про сбор моржовой кости, но это всё были дела обычные, а воевода настойчиво расспрашивал их про дальние походы «встречь солнца».

Как выяснилось, они случались частенько. Так, кроме знаменитого Мангазейского морского хода был путь из Оби к Енисею и к устью реки Пясины. Дальше имелся путь к реке Хатанге, смыкавшийся с путём к Лене. От устья же Лены, как выяснилось, начинался главный путь на северо-восток к Колыме.

Нижнеколымское зимовье считалось базой для дальнейшего пути на восток по морю до «большой соболиной реки Погычи» вокруг оконечного мыса. Первым его проделал Семён Дежнёв, о чём и рассказал по возвращении самолично государю, будучи званым к царю Алексею Михайловичу.