Мoя нечестивая жизнь - Кейт Мэннинг Страница 46

Весной 1866-го мне исполнилось девятнадцать, и моя учительница миссис Эванс умерла во сне. Боженька прибрал, сказала миссис Броудер, хотя мы знали, что вину скорее следует возложить на пузырек с «Целебной сывороткой», что денно и нощно дежурил у нее на ночном столике. После похорон доктор Эванс вызвал меня к себе и сообщил, что в моих услугах он более не нуждается. Дом на Чатем-стрит он продает торговцу коврами, а сам скоро переберется к сестре, миссис Фентон, в Йорквилль. Я понадеялась, что фургон с пивом с пивоварни Рупперта, что на Третьей авеню, переедет его за то, в какой манере он выдал мне и миссис Броудер расчет.

Я стояла перед ним в библиотеке. Доктор снял очки и протер глаза.

– Доктор, так как же все-таки будет с моим жалованьем? – наседала я.

– Эти пять лет ты находилась у нас на полном пансионе. Крыша над головой и стол. Под руководством миссис Броудер ты изучила домоводство.

– Эти навыки известны всем, – возразила я. – За них не платят в звонкой монете.

– Ты теперь замужняя женщина. Живешь с собственным мужем.

Доходов моего мужа едва хватало на оплату комнаты размером с чайное полотенце на задворках Визи-стрит. Крыша там протекала, в стенах шуршали крысы, уборная располагалась во дворе. В соседях у нас проживало семейство цыган, и скандалы за стенкой не утихали ни днем ни ночью. Запах их едких приправ проникал во все щели и намертво въедался в волосы. Мне хотелось покинуть это место. Мне хотелось хотя бы еще одно платье. Мне хотелось лакомиться голубями в «Дельмонико» ^[59], смотреть спектакли в Театре Нибло ^[60], отправиться на поезде в Филадельфию и Чикаго и разыскать пропавших Малдунов.

– Год тому назад миссис Эванс пообещала, что жалованье мне выплатят целиком при окончательном расчете, когда я уйду со службы. Она пообещала это моей маме, когда та лежала при смерти.

– Жалованье? – переспросил он очень мягко. – Миссис Эванс не была в здравом уме.

– Ум у нее был достаточно здрав, чтобы недели за две до того принять ребенка миссис Дивайн, достаточно здрав, чтобы в свое последнее воскресенье играть в вист, и, наконец, достаточно здрав, чтобы обещать мне жалованье, когда буду уходить со службы.

Он заморгал, точно черепаха.

– Боюсь, денег нет. Все ушло на оплату долгов. – Он протянул мне двадцать долларов и уведомление об увольнении.

Оказалось, старый хрыч был азартным игроком. Так называемые непредвиденные медицинские расходы на самом деле оказались расходами на скачки в Джером-парке. Миссис Броудер докопалась до фактической подоплеки дела, когда он резко срезал ей жалованье, не заплатив сразу за четыре месяца.

– Это несправедливо! – едва не плакала она. – Но мыто свое еще возьмем, правда, Энни?

Упаковывая ящики и увязывая узлы, мы работали чрезвычайно быстро, времени зря не теряли. В моих мешках оказались бушель яблок и двенадцать банок варенья, баранья нога и картошка из подвала, а еще сковорода, сито и добрая половина платьев миссис Эванс, ее шалей и прочей галантереи. Остальная часть моего наследства была так или иначе связана с господской частью дома и клиникой: шестнадцать простыней со следами крови, четыре одеяла, жестянка из-под сахара, венчик. Из библиотеки я взяла «Арабские ночи» и «Женские болезни» д-ра Ганнинга. Из клиники забрала «Присыпку от зуда», «Алоэ» и три склянки «Лунного средства для регулировки женской физиологии», а также связку медицинских инструментов, спринцовку миссис Эванс, ее колбу и дневник с рецептами.

– Что это за рецепты? – спросил позже Чарли. – Ты собираешься меня отравить?

– Не бери в голову, – отмахнулась я и сунула пухлый блокнот в ящик комода.

Теперь я поднималась по утрам и отправлялась на поиски работы. Я могла отгладить плиссе, покрасить печь, выстирать белье с синькой. Я могла отварить говядину и приготовить пудинг из телячьего рубца, замоченного в вине. Я могла наизусть прочесть псалом Давидов. А еще я могла перевязать грудь кормящей женщины так, что молоко у нее иссякнет. Пропальпировав живот, я легко определяла срок беременности. Вооруженная только знаниями, я ходила от двери к двери, обошла весь Вашингтон-сквер. Недели хождения и стука – и все двери проверены. За каждой уже имелись свои горничные и девочки для беготни по магазинам, и ни одна из них не горела желанием сменить работу.

В нашей мрачной комнате, глядя на кривобокую кастрюльку для рагу, я впадала в отчаяние.

– Нам судьбой уготовано прожить всю жизнь в ящиках для угля, – пожаловалась я как-то ночью Чарли. Он лежал, положив руку на мою правую грудь, его мощные волосатые ноги прижимались к моим ногам. – Мы сейчас не богаче, чем в день нашей встречи.

– У тебя есть кое-что, – Чарли показал, что именно, – за что платить не надо. Все что захочешь, и забесплатно. Если мы когда-нибудь сумеем это продать, мы будем королями.

– Намекаешь, чтобы твоя собственная жена в шлюхи подалась?

– Никогда! Я только хочу сказать, миссис Джонс, я бы купил у тебя все, что ты пожелала бы продать.

– Так продавать-то нечего.

– Продай книги, которые стащила у доктора.

– После того как я их продам и потрачу деньги, я сделаюсь беднее церковной крысы.

– Тогда продай что-нибудь еще.

Так мы и жили, помогая друг другу, особенно по части бесплатного обслуживания. Конечно же, у каждого земного, и неземного тоже, существа есть во Вселенной собственное место. Было оно и у меня – в серых потемках убогой комнаты. Но, случались ужасные ночи, когда Чарли не приходил домой, а за ними неизбежно следовали скандалы – из-за денег, из-за выпитого им эля. Ни я, ни Чарлз Г. Джонс не являли достойнейшего примера семейных отношений. Денежные затруднения порой были настолько серьезны, что мы не брезговали нашими детскими умениями и воровали яблоки с тележки уличного торговца.