Турецкий ятаган - Сергей Шхиян Страница 45

Несмотря на всю важность должности, с нею по-прежнему связывалось понятие об отсутствии родословной чести; в местнических счетах даже второй половины XVII века противники иногда укоряли друг друга «дьячеством» как должностью очень низкой. Кстати, дьяки способствовали разрушению понятия о «чести», как о чем-то неподвижно связанном с родом, и своею деятельностью подготовили полную победу бюрократических принципов в управлении.

Наш долгожданный гость сильно запаздывал. Солнце давно перевалило зенит, приплыл отвезти нас назад и был отправлен восвояси лодочник, боярин отлежал все бока, я надраил котелок до золотого блеска, а дьяка все не было. День кончался. Небо начали заволакивать облака. Я опять развел костер, намереваясь приготовить ужин.

Федор, благодаря моему появлению оказавшийся на более высокой иерархической ступени, чем прежде, как и его патрон предавался ленной праздности. Меня это никак не ущемляло, болтаться без дела для меня труднее, чем работать.

Когда солнце начало клониться к горизонту, я решил позаботиться о ночлеге. Снова коченеть, как прошлой ночью под открытым небом, мне совсем не хотелось.

— Ночевать здесь будем? — спросил я нашего предводителя. — Боюсь, что ночью будет дождь, промокнем. Может быть, построим шалаш?

На меня посмотрели, как на идиота.

— Нам что, больше делать нечего? — прокричал Федор. — Лучше кашу свари!

Делать им действительно было нечего, однако доказывать это я не стал. В конце концов, мне тоже не больше всех было нужно. Если начнется дождь, переночевать можно было и в ельнике, который начинался метрах в ста от берега.

— Эй, Глухарь! — закричал боярин. — Скоро кашу сваришь?

— Скоро, — ответил я, после чего занялся стряпней. Работа была не самая обременительная, я зачерпнул воду в реке котелком и повесил над огнем.

Соратники продолжали лежать перед костром рядом на еловых лапах и тихо переговаривались. Я пододвинулся ближе, надеясь подслушать что-нибудь ценное. Однако разговор велся такой беспредметный, что слушать было совершенно нечего. Аристократ ругал обнаглевшую, ленивую чернь, а его помощник жаловался на свою тяжкую долю.

Стемнело, костер жарко горел, я пригрелся и начал дремать, как вдруг с реки раздался негромкий крик утки. Оба мои товарища подскочили как на пружинах.

— Дьяк! — взволнованно прошептал Федору боярин. — Откликнись!

Тот приложил руку ко рту и довольно похоже закрякал. С реки ответили, и тут же послышался плеск весел. На воде показалась плоскодонка с двумя гребцам. Третий, похоже, пассажир, сидел на кормовой банке. Он приставил ладони к губам и негромко спросил:

— Ты что ли, Иван?

— Я! — скривившись, откликнулся боярин, и со злостью сплюнул на землю.

В свете его спесивых монологов стало понятно, что простым обращением по имени дьяк нанес родовитому сообщнику новое тяжелое оскорбление. Лодка шла ходко и, прошуршав днищем по мелководью, почти достигла берега. Как только она остановилась, оба гребца спрыгнули в воду и на руках вынесли дьяка на берег.

Дьяком оказался полный, властного вида человек с бритым, что было редкостью, лицом, в скромной городской одежде. Как только гребцы опустили его на землю, он несколько раз присел, видимо разминая затекшие ноги. Подошел к костру.

— Что так поздно, Дмитрий Александрович? — совсем другим, чем разговаривал с нами, льстивым тоном, приветствовал прибывшего дьяка боярин — Мы совсем заждались! Думали, может беда какая стряслась!

Дьяк на вопрос не ответил, небрежно кивнул низко поклонившемуся Федору и вопросительно уставился на меня.

— А это кто такой?

— Так, один убогий, принял его к себе на службу, — ответил боярин.

— Почему раньше его не видел?

— Он у меня недавно…

— Холоп?

— Свободный, говорит, что дворянский сын. Востер драться, вот я его и взял в холопы.

— Ты сказал — убогий? — переспросил боярина подозрительный дьяк. — Что-то не похож он на убогого.

— Глухой он, Дмитрий Александрович. А так парень справный.

— Глухой, говоришь, и хорошо, говоришь, дерется? — продолжил допрос чиновник. — Это интересно.

— Говорят, с казаком на саблях справился, да и на кулаках способен.

Дьяк посмотрел на меня внимательным, каким-то совиным, немигающим взглядом. Мне не осталось ничего другого, как, смущенно улыбаясь, переминаться с ноги на ногу и периодически кланяться, то есть делать то, что под строгим начальственным взглядом обычно делает любой нижестоящий русский человек. Не знаю, что подумал обо мне наш высокий гость, но взгляд отвел и переключил свое внимание на «шефа»:

— Недоволен я тобой, Иван, — сказал он, брезгливо оттопыривая нижнюю губу, — дело у нас с тобой важное, я стараюсь, ночей, можно сказать, не сплю, а прибыток — куриные слезы. Все у тебя не слава Богу, то одно сорвется, то другое. Мне от тебя только хлопоты и, почитай, никакой прибыли. Может, зря я с тобой связался?!

Боярин упреки слушал смущенно, как провинившийся школьник.

Стоял, склонив голову, и ковырял носком сапога мокрый речной песок. Когда дьяк кончил выволочку, почтительно ответил:

— Не все от меня, Дмитрий Александрович, зависит, путь-то больно долог и опасен. Смута нынче на украйнах. Казаки балуют, бродячего народа развелось не счесть, и все разбойничают. Мне Калги Бури фирман дал на проезд через ногайцев, а те не слушают. Я привез тебе письмо от Саадета-мирзы, он пишет…

— Говоришь ты, я посмотрю, Иван, больно много. Сам в опале, и меня под монастырь повести хочешь, — перебил тот собеседника. — Слово не воробей, улетит, не поймаешь!

— Да я что, Дмитрий Александрович, я только хотел сказать…

— Эй, молодцы, идите сюда, — не дав ему договорить, позвал дьяк своих лодочников. Те, хотя и стояли в десяти шагах, кинулись к нему трусцой. Он о чем то тихо поговорил с ними. Оба внимательно слушали, согласно кивали головами. Отпустив лодочников, опять повернулся к «шефу»:

— А мы с тобой, Иван, давай-ка пойдем, погуляем по бережку, там ты мне все и расскажешь, — громко добавил он. Однако уходить они почему-то не спешили, стояли и наблюдали то ли за мной, то ли за костром.

Я все это время сидел перед огнем, подкладывал топливо и следил за своей кашей. Почти все из того, о чем говорили переговорщики, я расслышал, но суть вопроса так и не уловил. Ни о каких набегах и работорговле ни слова сказано не было, и я подумал, что, возможно, промахнулся со своими подозрениями. Их разговор больше походил на какой-то дипломатический заговор. Что, при секретности встречи, тоже было небезынтересно.

Стало ясно, что меня собираются проверять. Ни на кого не обращая внимания, я продолжал заниматься своими делами, не замечая повышенного интереса к собственной персоне. В этот момент к костру подошел один из сопровождающих дьяка, круглолицый парень с длинными руками и мощным загривком, и обратился ко мне: