Шевалье де Мезон-Руж - Александр Дюма Страница 45

Наконец наступил четверг — день дежурства Мориса. Стоял июнь, небо было ярко-синим, на его фоне четко выделялись новые белые дома. Чувствовалось приближение жары. Воздух Парижа наполнялся ароматом цветущих деревьев и цветов. Эти запахи опьяняли, словно хотели заставить жителей столицы хоть ненадолго забыть об испарениях крови, бесконечно поднимающихся над мостовыми и площадями.

Морис должен был прибыть в Тампль к девяти часам. На этот раз он дежурил со своими коллегами Мерсево и Агриколой. В восемь

Морис уже был на старинной улочке Сен-Жак, в полном одеянии муниципального гвардейца, его тонкую талию украшал трехцветный пояс. Как обычно, он приехал к Женевьеве верхом и по дороге слышал, как ему вслед раздавались одобрительные возгласы истинных патриотов.

Женевьева была уже готова: она надела простое муслиновое платье, сверху — мягкую накидку из тафты, маленькую шляпку украшала трехцветная кокарда.

Моран, которого, как мы знаем, пришлось долго уламывать, из опасения, что в нем заподозрят аристократа, был в повседневной одежде, полубуржуазной, полуремесленной. Он только что вернулся, и его лицо хранило следы сильной усталости.

Моран утверждал, что трудился всю ночь, чтобы закончить срочную работу.

Диксмер ушел сразу же после возвращения своего друга Морана.

— Ну, что вы решили, Морис, — спросила Женевьева, — как мы увидим королеву?

— Мой план таков, — сказал Морис. — Я прихожу вместе с вами в Тампль, представляю Лорэну, моему другу, начальнику караула, после чего занимаю свой пост и в удобное время прихожу за вами.

— Но, — спросил Моран, — где и как мы увидим узниц?

— Во время их обеда или ужина, сквозь стекла витражей, за которыми находятся гвардейцы муниципалитета, если вас устроит.

— Прекрасно, — сказал Моран.

Он подошел к стоящему в глубине столовой шкафу и залпом выпил стакан вина. Это было удивительно. Моран вел трезвый образ жизни и обычно пил подкрашенную воду.

Женевьева обратила внимание, что Морис с удивлением посмотрел на Морана.

— Не подумайте чего-нибудь плохого, — сказала она. — Ведь он убивает себя работой, этот несчастный Моран, он забывает даже о еде. Ведь ничего не ел со вчерашнего утра.

— Разве он не обедал у вас? — поинтересовался Морис.

— Нет, у него были дела в городе.

Зря Женевьева из предосторожности так защищала Морана. Потому что Морис, как все влюбленные, не придавал никакого значения тому, что не касалось любимой женщины.

Моран после стакана вина торопливо проглотил ломоть хлеба.

— Ну вот, — сказал он, — теперь я готов, дорогой мсье Морис. Если вы не против, можем отправляться в путь.

Морис, который в это время обрывал лепестки сорванной по пути увядшей гвоздики, подал руку Женевьеве со словами:

— Пойдемте, пора!

И они отправились в путь. Морис был так счастлив, что еле сдерживал рвущийся из груди крик радости. Ну, чего он мог еще желать? Она не только не любила Морана, теперь он был в этом уверен, но любила его, во всяком случае, Морис на это надеялся. Бог

посылал на землю лучи благодатного солнца, рука Женевьевы трепетала в его руке, вокруг раздавались крики, прославлявшие триумф якобинцев и падение Бриссо и его сторонников, родина была спасена.

В жизни действительно есть моменты, когда сердце человека кажется слишком маленьким, чтобы вместить переполняющие его радость и горе.

— Какой прекрасный день! — воскликнул Моран.

Морис с удивлением обернулся: он впервые видел проявление порыва у этого всегда задумчивого или сдержанного человека.

— О, да! Прекрасный, — подтвердила Женевьева, опираясь на руку Мориса. — Только бы он остался до вечера таким же безоблачным, как сейчас.

Морис принял эти слова на свой счет, и его счастье удвоилось.

Моран через зеленые стекла своих очков посмотрел на Женевьеву с выражением особой признательности, возможно он тоже принял эти слова на свой счет.

Миновали Пети-Пон, улицу Жюивери и мост Нотр-Дам, потом прошли Ратушную площадь, улицы Барр-дю-Бек и Сент-Авуа. По мере того, как они приближались к цели, шаги Мориса становились все более легкими, в то время как шаги его спутников все более замедлялись.

Таким образом они дошли до угла улицы де Вьей-Одриетт, как вдруг дорогу им преградила цветочница, предлагая лоток с цветами.

— О, какие чудесные гвоздики! — воскликнул Морис.

— Да, очень красивые, — сказала Женевьева. — Наверное, у тех, кто их выращивал, не было других забот, поэтому они и не увяли.

Это замечание нежностью отозвалось в сердце молодого человека.

— Красавец, — обратилась цветочница к Морису, — купи букет для гражданки. Она одета в белое, к этому наряду подойдут великолепные красные гвоздики, ведь белое прекрасно сочетается с пурпурным. Она приколет букет к груди и, поскольку грудь ее находится на уровне голубого цвета твоего костюма, у вас получится великолепное сочетание национальных цветов.

Цветочница была молода и красива, она произносила свои комплименты с удивительной грацией. Они были так искусны, что возможно и показались бы чрезмерны, если бы так хорошо не подходили к ситуации. Короче говоря, цветы были почти символичны. А еще они были очень похожи на те, что погибли в ящике, стоявшем в комнате Женевьевы.

— Хорошо, — согласился Морис, — я куплю их. Потому что это — гвоздики. Все другие цветы я ненавижу.

— О, Морис, — сказала Женевьева, — не нужно, у нас в саду столько цветов!

Но несмотря на то, что губы отказывали, по глазам Женевьевы было видно, что она умирает от желания получить этот букет.

Морис выбрал самый красивый из всех букетов, им оказался тот, что предложила сама цветочница.

Он состоял из двадцати пунцовых гвоздик с нежным и вместе с тем острым запахом. В середине букета, подобно королю, выделялся огромный цветок.

— Держи, — сказал Морис продавщице, бросив на лоток ассигнацию в пять ливров. — Это тебе.

— Спасибо, красавец, — поблагодарила цветочница, — десять раз спасибо!

И она направилась к другой паре в надежде, что день, который начался так удачно, так хорошо и продолжится. Во время этой сцены, хотя она длилась считанные минуты, Моран переминался с ноги на ногу, вытирая вспотевший лоб, а Женевьева побледнела и вся дрожала. Своей очаровательной ручкой она взяла приподнесенный Морисом букет и поднесла его к лицу, но не для того, чтобы насладиться ароматом, а чтобы скрыть свое волнение.

Оставшаяся часть пути прошла весело, по крайней мере для Мориса. У Женевьевы веселье было весьма неестественным. У Морана оно проявлялось странным образом, то прерывистыми вздохами, то оглушительным смехом, то чудовищными шутками.