Странствие Кукши за тридевять морей - Юрий Вронский Страница 44

Косые утренние лучи хлынули в Большой портик, длинные тени колонн ложатся на каменные плиты пола, чередуясь с солнечными полосами. По портику летают голуби, хлопанье их крыльев гулко разносится под сводами. Портик выглядел бы сейчас торжественно, если бы на полу не виднелись повсюду фигурки бездомных людей.

Солнце падает Кукше на лицо, и он открывает глаза. Перед ним на корточках сидит Андрей Блаженный. Он улыбается Кукше. Как видно, он давно уже ждет Кукшиного пробуждения. Андрей дает Кукше краюху хлеба:

– На, поешь, юноша!

Кукша берет хлеб, разламывает пополам и протягивает половину Андрею. Тот отрицательно мотает головой.

– Ешь, ешь! – ласково говорит он.

Кукша молча ест. Если падают крошки, Андрей подбирает их и бросает голубям. Когда Кукша съедает хлеб, Андрей говорит:

– Теперь идем в укромное место, я хочу с тобой поговорить.

С этими словами он хватает Кукшу за руку и куда-то тащит. Кукша покорно, как ребенок, следует за ним, даже не пытаясь высвободить руку. Некоторое время они петляют по узеньким улицам и переулкам, потом пересекают широкую Месу как раз там, где накануне Кукша повстречал Андрея.

По мере удаления от Месы все меньше становится добротных каменных домов и все больше попадается убогих гнилых лачуг. Мостовых нет, то и дело встречаются зловонные лужи, в них довольно жмурятся на солнце щетинистые свиньи. На месте выгоревших улиц чернеют еще не застроенные пустыри.

Наконец Андрей Блаженный и Кукша подходят к оврагу, по дну которого чуть слышно журчит ручей – это Ликос. Они спускаются по крутому склону и, напившись, садятся на берег ручья. «Чудно, – думает Кукша, – сам привел туда, где его удобно убить!»

И вдруг он вспоминает то, чего так и не мог вспомнить вчера. Палуба дракона после кровавой битвы и распростертый на палубе Сван, который только что спас Кукшу, чтобы Кукша мог убить его.

– О нашем разговоре никто никогда не услышит, хорошо?

Юродивый смотрит на Кукшу, на дне глубоких глазниц светятся бледно-голубые глаза, кажется, будто они видят насквозь.

Кукша кивает. Молчать – это ему не в труд, жизнь не приучила его к болтливости. Недаром его уже давно никто не называет иначе, как Немым.

С удивлением слушает Кукша голос Андрея Блаженного, никогда в жизни он не слыхал такого голоса. Он почти ничего не понимает из того, что говорит юродивый, только слушает, как звучит его речь. Разве есть еще на свете голос, в котором звучало бы столько мягкости и доброты? Может быть, только голос матери был столь же мягок и добр, когда Кукша был совсем маленький и она склонялась над его лубяной колыбелью. Но голос юродивого не похож на голос матери…

– Да ты ничего не понимаешь из того, что я говорю! – восклицает Андрей Блаженный. – Ты плохо знаешь по-гречески?

Кукша кивает. Да, он плохо знает по-гречески. Его никто никогда не учил слушать такие диковинные речи. Если бы не Антиох, большой любитель поговорить, Кукша, наверно, и вовсе не выучился бы греческому.

– Ты скиф? – спрашивает юродивый и вдруг заговаривает с Кукшей на его родном языке.

Да, Кукша слышит родную речь, хотя она и отличается от той, что звучала в Домовичах. Иногда в речи Андрея мелькают греческие слова, и Андрей, если видит, что они непонятны Кукше, объясняет их.

Однако и теперь до Кукши туго доходит смысл того, что говорит Андрей Блаженный – потому ли, что Кукша отвык от родной словеньской речи, или потому, что его завораживает голос юродивого.

Кукше хочется плакать. Ни боль, ни страх, ни отчаяние ни разу не выдавили из него слезинки с тех пор, как он плакал от злости и бессилия, колотя могучего Свана возле родного дома. Он думал, что совсем уже закаменел. И вот слезы неудержимо текут из его глаз по щекам и щекочут в носу. Он знает, что не мужское это дело – плакать, ему стыдно, но он не может остановиться.

Увидев на его лице слезы, юродивый замолкает. Он смотрит на Кукшу спокойно, без удивления и гладит его по голове.

И тут Кукшу окончательно прорывает. Он валится на землю ничком и разражается рыданиями. Он яростно грызет жесткую траву, в рот ему набивается песок. Плач Кукши мало схож с человеческим плачем, скорее он напоминает вой и рычание раненого зверя. Но, сказать по правде, не звериная ли жизнь у этого юноши?

Над ним яркой синевой сияет прекрасное враждебное небо, под ним чужая враждебная земля, во рту у него жесткая трава чужой земли, и нет у него на земле приюта, ибо дом его где-то на другом конце света, и он никогда его не увидит. Ничего нет на свете нужнее родного дома и ничего нет недоступнее!..

– Блаженны плачущие, ибо они утешатся, – тихо, самому себе, говорит юродивый, – блаженны чистые сердцем, ибо они Бога узрят.

– Я хотел тебя убить! – вдруг кричит Кукша.

– Знаю, юноша, – ласково отвечает юродивый, – ничего, хотел и расхотел.

– Это я утащил у тебя плащ!

Мало-помалу Кукша затихает, и Андрей говорит ему:

– Знаю, юноша, зато теперь ты не пожалеешь для меня последней рубашки… Нельзя тебе возвращаться к Рябому.

Андрей наклоняется и поднимает с земли ломик, завернутый в мешковину.

– Это тебе больше не понадобится.