Сокровищница ацтеков - Томас Жанвье Страница 44

Тем не менее офицер поспешил исполнить строгий приказ, когда понял, что следует делать. Он бесцеремонно схватил ружье Янга, висевшее у него на перевязи через плечо, и хотел снять его. Но грузовой агент нимало не желал покоряться такому самоуправству. Он сам схватил оружие, отпрыгнув шагов на шесть от офицера, взвел курок и прицелился прямо ему в сердце, спрашивая нас: «Не уложить ли мне этого нахала?»

– Не стреляйте, не стреляйте! – торопливо крикнул Рейбёрн. Янг послушно опустил ружье, продолжая, однако, держать его на перевес. Полная невозмутимость офицера при этом угрожающем действии со стороны Янга ясно доказывала его незнакомство с огнестрельным оружием, тогда как поведение верховного жреца служило доказательством противного. Он не только понимал опасность, но даже оказался трусом, потому что поспешно юркнул за трон и присел там на корточки.

– Не надо стрелять, – повторил Рейбёрн. – Нам, пожалуй, удастся выйти сухими из воды, если действовать осторожно, но если мы убьем кого-нибудь из здешних, выйдет худо. Лучше отдать им добровольно наше оружие; странно только, как это они вдруг догадались, что мы вооружены!

Янг очень неохотно отдал свое ружье офицеру; тот с презрительным видом взял в руки незнакомый ему предмет, вероятно, думая, что такая штука ровно ничего не стоит в серьезной битве. Потом мы все поочередно отдали свои ружья, очень довольные тем, что офицер не догадался потребовать у нас револьверов. Однако наша радость была непродолжительна; верховный жрец тотчас приказал своему подчиненному исправить такую оплошность и отобрать у нас вдобавок и зарядные патроны. Только когда мы были совершенно обезоружены, он отважился выйти из своей засады и занять прежнее место на троне.

Пока нас обезоруживали, я говорил с фра-Антонио о странности такого факта, что одному верховному жрецу из всего народа азтланеков было известно действие огнестрельного оружия. Францисканец напомнил мне в ответ рассказ Тицока о том, что Итцакоатль зажигал жертвенный огонь фосфорными спичками.

– Неужели старик сообщается с внешним миром? – громко воскликнул я и при этих словах невольно взглянул на Итцакоатля.

По лицу жреца можно было сейчас же догадаться, что он внимательно прислушивается к нашему разговору и едва сдерживает свое бешенство. В ту же минуту Рейбёрн крикнул нам:

– Он понимает по-испански! Он слушает, что вы говорите между собой!

Без сомнения, это неожиданное открытие немедленно подтвердилось бы на деле, но тут в залу торопливыми шагами вошел другой жрец – также высокого сана, судя по одежде, – и стал совещаться о чем-то с Итцакоатлем, понизив голос и оживленно жестикулируя. Принесенное им известие было, по-видимому, крайне неприятно верховному жрецу; с минуту он колебался, точно не решаясь принять какое-то важное решение, но потом подозвал к себе командира судна и тихо шепнул ему несколько слов. Затем в сопровождении жреца Итцакоатль поспешно удалился.

Очевидно, согласно полученному распоряжению, офицер приказал нам следовать за ним обратно во двор. Янг предложил было воспользоваться благоприятным моментом, чтобы захватить обратно наше оружие, так как нам ничего не стоило справиться вчетвером с одним человеком. Наши ружья, револьверы и патронташи оставались сложенными в кучу позади трона, где никто не думал охранять их. Однако осторожный Рейбёрн отверг это соблазнительное предложение своего пылкого приятеля. Он обратил наше внимание на то, что занавеси на окнах были отдернуты по приказанию верховного жреца с необыкновенной быстротой. Это ясно доказывало близкое присутствие защитников жилища Итцакоатля; кроме того, за дверью залы, во дворе, как нам было известно, остался сопровождавший нас конвой. Наша попытка захватить свое оружие немедленно привела бы к открытой борьбе, и при всем нашем искусстве и храбрости дело кончилось бы для нас полным поражением. Эти доводы были до того справедливы, что Янг не мог оспаривать их, но он был страшно сердит. По его словам, ему не удалось «отвести свою душеньку», и грузовой агент облегчал досаду крупной бранью, пока нас выводили из залы.

Что касается меня, то даже смертельная опасность не могла отвлечь моих мыслей от странного положения дел у жителей Азтлана. Интересно узнать, подтвердится ли наше подозрение, что верховный жрец сообщался с внешним миром потихоньку от своих подданных! Если бы этого не было, откуда же взялось бы тогда его знакомство и с фосфорными спичками, и с огнестрельным оружием, и с испанским языком? Очень многое говорило в пользу того, что этот выдающийся человек имел более или менее полное представление обо всех открытиях и усовершенствованиях девятнадцатого столетия и пользовался ими для поддержки своего неограниченного господства над народом, стоявшим на уровне развития европейцев за тысячу лет назад. С точки зрения этнолога, нельзя было найти более интересного предмета для изучения. Я ничего не желал так пламенно, как стать на дружескую ногу с Итцакоатлем, чтобы иметь возможность произвести целый ряд систематических научных наблюдений над азтланеками, прежде чем они освоятся с новейшей цивилизацией. И более всего огорчала меня в данный момент неспособность верховного жреца оценить такую заслугу перед наукой. В своем невежестве он, конечно, поспешит убить меня без особых церемоний, не понимая того, какой богатый запас новых сведений мог я доставить миру при настоящих исключительно счастливых условиях.

Когда нас привели во двор, мы услыхали громкие голоса и горячий спор у главного входа, откуда доносилось также бряцанье оружия. Напрягая слух, мы даже могли различить в отдалении грохот барабана. При нашем приходе двор был совершенно пуст, теперь же здесь стояли группами жрецы и солдаты, еще много их спускалось вниз по лестнице от храма. Эти люди как будто готовились к чему-то решительному. Однако нам не дали времени осмотреться. Офицер поспешно провел нас в дальний угол двора, и здесь меня втолкнули с такой силой в узенькую дверь, что я потерял равновесие и хлопнулся со всего маху на каменные плиты пола. Не успел еще я подняться на ноги, как на меня полетел таким же образом коротконогий Янг, а вслед за тем на нас обоих попадали остальные товарищи. Пока мы барахтались все пятеро в куче, причем мне, как лежащему в самом визу, приходилось всего хуже – я буквально едва не задохнулся, – за нами заперли выходы, задвигая тяжелые металлические засовы, скрипевшие о камень.

Мало-помалу нам удалось встать на ноги и мы увидели, что находимся почти в совершенной темноте. Снаружи наши враги задернули дверь тяжелым занавесом. Трудно представить себе ярость Рейбёрна и Янга. Эти двое молодцов, гордых своей силой, ловкостью и мужеством, не могли простить, что их швырнули в какой-то чулан, точно пару тюков или ящиков. Рейбёрн вел себя еще довольно сдержанно, зато Янг до того энергично изливал свои чувства, что любой пастух в Вайоминге встал бы в тупик от его крепких словечек. Впрочем, должен сознаться, что я сам позавидовал в тот момента богатству его технического лексикона, хотя вместе с тем был очень рад за фра-Антонио, не понимавшего ни слова по-английски.

Между тем наш гнев сменился испугом и печалью, когда мы, немного освоившись с темнотой, заметили, что нас было всего четверо. Пабло остался неизвестно где, а он-то больше всех и возбуждал страх и ненависть Итцакоатля. Этот юноша вместе с Эль-Сабио служили видимым доказательством того, что пророчество, предвещавшее конец власти верховного жреца, исполнилось. Но еще сильнее обещали подействовать на жителей Азтлана бесхитростные рассказы моего слуги о жизни современных мексиканцев. Из его речей азтланеки могли узнать о настоящем положении своих братьев по крови, а главное, о том, что перелом в их судьбе, предсказанный царем Чальзанцином, давно миновал. Таким образом, Пабло, конечно, был опаснее нас для верховного жреца, потому что его подданные, естественно, должны были питать больше доверия к своему соотечественнику, чем к чужеземцам. Разумеется, мы нимало не сомневались, что и нам самим нечего ждать пощады от жестокосердного Итцакоатля, но, во всяком случае, его гнев угрожал обрушиться прежде всего на непосредственных виновников смуты – Пабло и его несчастного ослика. Сообразив все это, я почувствовал упреки совести. Если бедный мальчик будет убит, в его смерти следует винить прежде всего меня. Фра-Антонио не мог видеть в потемках моего лица, но он догадался о том, что происходит в моей душе, и захотел выразить мне свое сочувствие. Однако слова не шли у него с языка; францисканец только подошел поближе и ласково положил руку на мое плечо. Но даже и этот немой знак участия немного успокоил меня.