Обманувшая смерть - Анна Малышева Страница 44

Забегая вперед, мы сообщаем читателю, что прошение Бориса Белозерского было удовлетворено. Он перевелся в Пятигорск, где и служил последующие шесть лет, показав себя отличным офицером, добрым товарищем и изрядным ловеласом. Сердца пятигорских дам не остались бесчувственными к его достоинствам и талантам, и случалось порой, что Борис Белозерский оказывался перед трудным выбором – которой из красавиц вручить ключ от своего сердца? Впрочем, нужно заметить, что ни одна дама не обладала этим ключом слишком долго.

Борис погиб во время ночного набега чеченцев на крепость, в которой располагался его гарнизон. Его долго помнили, о нем тайком плакали… Немало его стихов осталось в альбомах у местных красавиц. То были стансы самого романтического характера, где непременно описывались скалистые гроты, бледная луна и фигура рыдающей девы в белых одеждах. В конце страницы обычно располагался рисунок акварелью, где все это было изображено весьма живо и похоже, но исполняла его уже рука нового поклонника…

* * *

Прибыв в деревню, Шуваловы зажили по-прежнему скромно, лишь сделав некоторые добавления к меблировке, продиктованные появлением молодой хозяйки. Татьяна, деятельная по натуре, сперва с огромным воодушевлением отнеслась к своему перевоплощению из светской барышни в деревенскую помещицу. Она желала во все вникнуть, все постичь, все переменить. Хозяйственные наставления Прасковьи Игнатьевны восхищали и озадачивали ее как некая экзотика. «Прожект», которым до сих пор (впрочем, все реже и реже) занимался Евгений, внушал ей опасливое почтение.

Едва прибыв в деревню, Татьяна немедленно затеяла катание на санях со снежных гор, назвала на ужин соседей и так заливисто смеялась шуткам Кашевина, получившего, наконец, свой паспорт обратно, что собрание провинциальных дам и старых дев единодушно признало ее несносной столичной кокеткой. Рассказы о том, как она много лет жила в Лондоне, была представлена при дворе, весной в сопровождении грума скакала в амазонке по цветущим аллеям Гайд-парка, а осенью выезжала в поместье к своим подругам, дочерям лорда С., травить лис, также не прибавили ей шансов обзавестись подругами среди соседок. К тому же она была слишком красива, и если дамы отказывались это признать, то кавалеры выражали свое восхищение слишком явно. Впрочем, неуспех в местном свете ничуть не тронул Татьяну. Молодая женщина была поглощена новизной деревенской жизни.

Весной, когда в полях начались работы, Татьяна восхищалась ручьями, жаворонками, паром, вздымающимся над холкой взмыленной лошадки, тянущей плуг по черной жирной пашне, – словом, всем решительно. Летом пришла пора гуляний в лесу, сбора ягод, первых грибов, катаний на лодке, долгих вечеров в саду за самоваром, когда над черной грядой дальнего бора горит и никак не догорает малиновый густой закат.

Явилась осень, с ее серыми темными днями, ранними сумерками, долгими дождями. Обнаженные поля опустели, на риге ударили цепами по разобранным снопам пшеницы и ржи. Татьяна, притихшая, осунувшаяся, бродила по дому, кутаясь в шаль, выглядывая то в одно окно, то в другое, хотя увидеть отовсюду можно было одну и ту же картину – дождь поливает размокший двор, и ключница, похожая на ощипанную галку, покрывшись черным платком, семенит из кухни в кладовую. Прасковья Игнатьевна, оторвавшись от забот, улучала минутку, подходила и ласково обнимала приунывшую невестку за плечи.

– Когда я была тяжела Евгением, – говорила она, – мне тоже все недужилось… Это ничего, милая, значит, роды легкие будут!

Вскоре после того как лег первый снег, Татьяна подарила счастливому супругу сына. На другой год родилась дочь. Став матерью, молодая графиня вдруг сделалась совершенной провинциальной помещицей. Она тонко вникала во все тайны и подробности кухни, кладовой и девичьей, горячо интересовалась местными сплетнями и очень мало – «прожектом», который, впрочем, не занимал уже и Евгения.

Граф Шувалов по-прежнему считается «добрым барином», который «выручит». Если бы не бдительность Прасковьи Игнатьевны и молодой супруги, мужики прибегали бы к его «выручке» куда чаще, чем это им в действительности требовалось. После рождения детей роль Евгения в доме умалилась настолько же, насколько возросла роль жены. В сущности, графу ничего не остается делать, кроме как сидеть у себя в кабинете и читать сто раз читанные книги. Дружить ему не с кем. Окрестные помещики его сторонятся как ссыльного и вольнодумца. Кашевин, с которым Евгений намеревался «пить водку и гонять зайцев», окончательно разорившись и распродав имущество, однажды исчез в неизвестном направлении и даже не заехал проститься.

Прасковья Игнатьевна, узнав о его отъезде, только вздохнула:

– Вот горький-то! Пропал человек… Помещик должен на своей земле жить, как и мужик! Мужик в городе балуется и пропадает и помещик – так же. Оба землей живут!

И Татьяна, выучившаяся на все смотреть глазами свекрови, согласно кивнула, перебирая светлые кудри на затылке дочки.

* * *

Майтрейи (этим именем по старой памяти иногда называет ее муж) обрела в браке то счастье, о котором мечтала и рассказывала Елене. Ее союз с Глебом также благословлен детьми: в первые два года брака она родила двух сыновей-погодков. У родителей не явилось никаких сомнений в том, как назвать детей. Борис и Глеб, по мнению матери, самые очаровательные и умные мальчики на свете. Майтрейи обожает и балует их так, как только может обожать и баловать своих сыновей индианка, для которой материнство – это религия. Лелея давнюю девичью фантазию «жить жизнью труда», Майтрейи непременно решила сама кормить, воспитывать и учить детей, отказавшись от услуг кормилиц, нянь и гувернеров. Ее неумелость и неловкость полностью искупаются той самоотверженной нежностью, которую молодая мать изливает на мальчиков.

Муж доверяет ей воспитание сыновей всецело – он слишком занят делами службы. Иногда Глеб с горечью говорит, что сделался куда больше чиновником, чем ученым и врачом. Семья живет на его жалованье. Перед женитьбой Глеб поставил невесте всего одно условие: состояние Майтрейи будет сохранено неприкосновенным для их будущих детей. Условие это было с восторгом принято и неукоснительно соблюдается.

Впрочем, Глеба также нельзя назвать нищим. Борис Белозерский перед отъездом на Кавказ поручил Летуновскому разделить наследство князя на две части, несмотря на то, что Глеб от своей доли отказывался. Но, узнав, что ему досталась бесценная библиотека, столь дорогая его сердцу, молодой врач пришел в смятение. Он даже писал в Париж к Елене, спрашивая ее совета, как поступить. Виконтесса отвечала ему, что не видит другого достойного кандидата на роль владельца библиотеки ее отца.

После того как Глеб принял наследство, библиотечный флигель был надежно заперт и опечатан. Сам же особняк со всеми службами выставили за очень умеренную цену для сдачи внаем, но в нем никто не пожелал селиться. О гибели старого князя Белозерского в Москве долго еще ходили легенды, одна фантастичнее другой. Говорили, будто белая фигура в саване появляется в лунные ночи то в одном окне брошенного дома, то в другом. Иногда в мансарде видели блуждающие огни, а в запертых конюшнях слышали конское ржание. Извозчик, дожидавшийся как-то заполночь седока на углу улицы, где стоит особняк, «своими глазами видел», как из-под ворот злополучной усадьбы выскочила маленькая паршивая собачонка, которая начала быстро-быстро вертеться на месте, пока не обернулась огромным волком с оскаленной пастью и горящими красными глазами. Волк этот будто бы пробежал мимо извозчика и, обернувшись, даже что-то ему сказал человеческим голосом. Это последнее впечатление так жестоко подорвало силы извозчика, что он вынужден был подкрепить их в ближайшем трактире, и преуспел в этом так изрядно, что его пришлось вместе с лошадью свести в часть. Россказни слабонервного извозчика решительно не выдерживали никакой критики и не вызывали доверия, но факт остался фактом: запертый особняк у Яузских ворот был негласно включен в московский перечень «домов с привидениями», и никакая сила уже не могла заставить кого-нибудь снять его или купить.