Заклятие Лусии де Реаль - Иван Головня Страница 44

Волнение мешает маячнику спокойно говорить, и он, устало прикрыв глаза, затихает. Эдвин, весь напрягшись, нервно покусывает губы. Чувствуется, что его душевное смятение достигло предела. Мона пытается успокоить его продолжительным ласковым взглядом. Овладев собой и собрав остатки скудных сил, старший Трамп возобновляет свой рассказ:

– Дальше было так… В те времена в Морионе дела с работой обстояли неважно, и через год после твоего рождения я уехал на заработки в Донго. Там начиналось большое строительство. Поначалу все шло хорошо. Я неплохо зарабатывал и регулярно отсылал деньги домой. Но вскоре по своему мальчишескому недомыслию попал в плохую компанию. Точнее, в шайку проходимцев, главарем которой был отец этого самого Вилли Рекса, Говард Рекс – человек, у которого за душой не было ничего святого. Вилли тоже был лишен каких бы то ни было человеческих качеств, но он – всего лишь бледная тень отца. Я и оглянуться не успел, как стараниями Говарда Рекса и его сынка Вилли настолько был втянут и впутан в их грязные дела, что выкарабкаться оттуда уже не было никакой возможности. Рексы Рексами, но всему виной, конечно, была моя глупость, доверчивость и слабоволие, которые они умело использовали. Я бросил работу и перестал отсылать домой деньги. Теперь я всецело зависел от Рексов…

Со стороны пролива Гутан доносится протяжный сиплый пароходный гудок. Смотритель маяка, приподняв слегка голову, говорит, обращаясь скорее сам к себе:

– «Мальорка» идет в Морион. Я их по голосам давно всех знаю, – и тут же спохватывается: – Так о чем это я? Ага… А потом получилась такая вот история. Это убожество Вилли Рекс в пьяной драке пырнул ножом сына какой-то важной шишки. Рана оказалась смертельной. Вилли запахла если не петля, то большой срок. И что, вы думаете, они сделали? Они напоили меня до беспамятства, надели на меня окровавленные брюки и рубаху Вилли, сунули мне в карман его нож и вызвали полицию… Свидетельские показания против меня на суде давали оба Рекса, хозяин бара, где это случилось, и некоторые участники шайки Говарда Рекса. Так я вместо Вилли угодил на десять лет на каторгу…

С семьей я давно не поддерживал никаких связей, а как попал на каторгу, и вовсе стало не до родных. Нет, о семье я никогда не переставал вспоминать и думать, но мне было стыдно напоминать о себе. И, даже выйдя на волю, вернуться домой после стольких лет отлучки я не мог. Как бы я смог смотреть в глаза Анны или сына, которых я так по-свински оставил одних на произвол судьбы? Тем более что у меня не было никакого оправдания… Во всем был виноват я один. А потому решил, что будет лучше навсегда исчезнуть с их глаз и даже памяти…

С каждой минутой Трампу-старшему труднее говорить. Паузы между словами становятся все длиннее, а голос – все более тихим и хриплым. Снизу доносятся шум прибоя и ритмичные всплески набегающих на берег волн. Над головами беспрерывно на что-то жалуются постоянно голодные чайки, у которых всегда одна забота: где и как раздобыть пищу. Поскрипывает оставленное открытым наверху в маяке окно.

– И все же однажды, лет десять тому назад, я приезжал в Морион. Посмотрел издали на наш дом, увидел Анну. Но подойти и заговорить так и не посмел. Тогда же, чисто случайно, получил место маячника на Чаросе и очень этому обрадовался – жить среди людей мне было невмоготу. Маяк стал для меня спасением…

Да! Четвертую часть золота отдайте Анне. Пусть хоть на старости поживет по-людски. Остальное разделите между собой. И вот что, Эдвин. Непременно попроси от моего имени у мамы прощения. Скажи, что виноват я перед нею, но, если может, пусть простит меня и не поминает лихом. Обязательно попроси. Слышишь?

Разволновавшийся маячник успокаивается только после того, как Эдвин, положив свою руку на руку отца, говорит:

– Обещаю! Передам все слово в слово.

– Вот и хорошо… Значит, можно прощаться. Я уже чувствую… свой конец, – шепчет смотритель. Едва заметно улыбаясь, он слабеющей рукой касается Поля, Моны, Эдвина.

– Отец! – проникновенно произносит Эдвин. – Как тебя благодарить за все, что ты сделал для нас?

– Не надо благодарить. Это я должен благодарить тебя… За слово «отец». Для меня оно дороже золота. Спасибо, сынок! Наклонись ко мне…

Эдвин наклоняется к отцу, и тот прижимает щеку сына к своим губам.

– Прощай! – из последних сил шепотом выговаривает маячник. – Жаль, что мы так мало общались с тобой…

– Прощай, отец! – едва сдерживая слезы, дрожащим голосом отвечает Эдвин. Шмыгает носом Поль. Отвернувшись, вытирает глаза Мона.

– Заройте меня в маслиновой роще… Рядом с могилой моего предшественника… Вы увидите ее там… – помолчав, Френк Трамп едва слышно выдыхает: – Какой сегодня чудесный день…

Неожиданно лицо умирающего напрягается, будто ему вспомнилось вдруг что-то еще очень важное и невысказанное, по телу волной пробегает крупная дрожь, и он, тяжело всхлипнув, широко открывает устремленные вверх помутневшие глаза. Там, в бездонной синеве необъятного неба, распластав свои широкие крылья, плавно парит вольная морская птица альбатрос…