Молитва за отца Прохора - Мича Милованович Страница 43

Да, точно. Для меня эта ночь не стала последней, доктор. Иначе кто бы вам все рассказывал сейчас? А как мне удалось выжить, это я изложу, когда наступит время. Сложись по-другому, я бы не лежал на больничной койке, а мои бренные останки уже пятьдесят лет почивали бы в общей могиле в Яинцах.

Среди нас были и молодые люди, сыновья тех, кто во время Первой мировой мучился со мной в болгарском лагере. Там перед гибелью маячило лицо палача, коменданта лагеря Атанаса Ценкова, а здесь свои палачи, Крюгер и Вуйкович. Всех их роднит ненависть к людям и к самому Богу. Ведь кто не любит людей, тот не любит и Бога.

Та ночь с тридцатого сентября на первое октября 1943 года в барачном отсеке номер девять концентрационного лагеря в Банице была ночью отчаянья и страха. Самая тяжелая ночь в моей жизни, не потому, что я ждал смерти, а потому, что я сопереживал людям, мне казалось, что завтра меня расстреляют не один, а пятьдесят раз.

Той ночью на плечах моих друзей я видел не головы, а черепа. В помещении не было нар, оно не было приспособлено для сна, это был зал ожидания перед отправкой на смерть. К чему отдыхать, когда тебя ждет вечный покой. Было очень душно, мы задыхались, но не смели открыть окна. Умирали от жажды, но воды нам не давали. Лица людей приобрели землистый оттенок. В глазах каждого гнездилась черная птица, предвещающая конец нашего земного существования.

Мне было хуже всех, потому что все ожидали от меня каких-то важных слов, которые облегчат их последние страдания, вселят надежду. А что я мог сделать? Что им сказать? Какую надежду им дать? Сейчас любое слово было излишним. Особенно для тех, кто верил, что со смертью для человека кончается все. Тем, которые думали иначе, было легче.

Одни стонали, другие неслышно плакали, некоторые безумным взглядом смотрели через окно в ночь, самые малодушные рвали на себе волосы и били себя в грудь. Были и такие, немногочисленные, что оставались совершенно спокойными, они словно превратились в каменные фигуры. Помню, Десимир Василевич из Турицы долго сидел неподвижно и смотрел в пол, сжав голову руками. Рако Новакович, сапожник из Гучи, и Милисав Кованович из Рогачи, онемев, замерли у стены, они казались совершенно равнодушными к тому, что нас ожидало.

Некоторые подходили ко мне и без слов смотрели в глаза, а я не знал, что им сказать. Во мне возникло чувство вины, словно я – причина нашей общей трагедии, будто я вынес им смертный приговор.

Почему? На этот вопрос я и сейчас не могу дать вам ответ. Я его не знаю. Может быть, дело в том, что они считали меня человеком, который укажет им путь к спасению, а я был таким же беспомощным, как и они. Единственно, что я, наверное, больше них надеялся на Господа, твердо верил, что Он бдит над нами.

Ночь протекала. Полночь уже была позади. Впереди нас ожидало утро, когда послышится звук ключа в двери и нас, как овец, выгонят на заклание. Лунный свет проникал через окно, была полная луна.

Я смотрел на лагерный двор, по которому мы завтра пройдем в последний раз, где нас затолкают в грузовики. Я вспоминал родных, думал о матери, братьях и сестрах, их детях и внуках. Какие воспоминания я оставил по себе? И им, и всем людям в моем краю? Все, что я делал в этой жизни, я делал ради людей, даже в ущерб себе.

Перед глазами стояло заботливое лицо моей матери, повязанное платком. В ушах звенели слова, которыми она проводила меня ночью 26 августа после того, как сгорела церковь на Волчьей Поляне, когда меня уводили болгарские солдаты.

– Горе мне! Сынок, куда тебя ведут? Отпустите его, ироды, что он вам сделал?

И я вспомнил те слова, которые я сказал ей в ответ:

– Не печалься, матушка, ты еще увидишь своего сына.

Право, не знаю, доктор, почему я сказал ей именно эти слова именно в этот миг. Верил ли я тогда, что действительно вернусь? Не знаю. Так же как не знал в те минуты, что пройдут долгие два года, прежде чем я вернусь к ней.

Ее слова вспоминал я той страшной ночью в баницком лагере. И пока я в мыслях пребывал с матушкой, вдруг ко мне обратился Михайло Раденкович из Ртаров:

– Отец, пора тебе сказать что-то этим людям, ты знаешь, как много для них значат твои слова.

– Что им сказать, Михайло?

– Не знаю, ты знаешь лучше меня. Что-то, что можно сказать людям в такой момент.

Я посмотрел на землистые лица, безумные взгляды, дрожащие губы. Люди были не похожи на себя таких, какими они были раньше – крепкие жилистые крестьяне, привыкшие к тяжелому труду и нелегкой жизни. Сейчас это были сломленные, отчаявшиеся, потерявшие разум люди. Каждый замкнулся в своей скорлупе, каждый был занят своими мрачными мыслями. Ко мне подошли Миладин Станич из Гучи и Радомир Пойович из Турицы и смотрели с немым вопросом в глазах.

Это, доктор, было самое трудное задание в моей жизни. Никогда еще я себя так не чувствовал. Но что-то я должен был сделать. Я стал посередине и заговорил:

– Братья! Наш земной путь завтра подходит к концу. Но знайте, мы не одни в этот скорбный час. С нами Тот, Кто сильнее не только всех нас, но и наших убийц. Сейчас только Он один наша надежда и утешение. Тот, с кем Он, не должен падать духом. Завтра мы отправимся к Нему с любовью и с поднятой головой.

– Отец, почему Господь не остановит руку наших палачей, почему позволяет убивать невинных? – раздался чей-то голос.

– Люди! Говорю я вам, ничто не должно поколебать наш дух, это поможет нам сегодня ночью ощутить божественную милость. Покажем завтра нашим убийцам, что мы сильнее их, поразим этих злодеев, погрязших в грехах. Пусть обломают свои кровожадные клыки о нашу веру, твердую, как гранитная скала. Не дадим им возможность порадоваться страху в наших глазах.

– Отец Йован, хорошо сегодня так говорить, завтра под пулями все будет по-другому, – опять перебил меня кто-то.

– Братья! Я знаю это, – я старался оставаться спокойным, – но я вам сейчас говорю о спасении души, а не тела. Тело бренно и преходяще, а душа – вечна. Поэтому, братья, когда завтра мы пойдем на казнь, наши шаги должны быть твердыми, словно мы идем на праздник в наших горах, и легкими, словно мы танцуем коло на нашей свадьбе. Смерть еще не конец нашего существования. Смерть только отделяет душу от бренного тела и направляет ее в вечность. Смерть не повергает нас в небытие, она дает взлететь к небесным вершинам божественного озарения. А там уже будут измерены все наши земные деяния, и каждому воздастся по заслугам. Спаситель наш, Иисус Христос, много страдал, принеся Себя в жертву ради людей, и Его воскрешение из мертвых победило смерть для тех, кто верует в Него.

Такие слова, доктор, я говорил в нашу последнюю ночь, и люди меня слушали. Я считал необходимым открыть им истину, облегчить ужасное соприкосновение с завтрашним днем. Но должен признать, все мои труды лишь частично увенчались успехом. Трудно найти слова утешения людям, столкнувшимся со смертью лицом к лицу, им слишком тяжело примириться с концом своего существования.

Кто-то за спиной сказал мне: