Вельяминовы. Время бури. Книга третья - Нелли Шульман Страница 42

– Постель менять не будут… – услышал Степан легкий шепот, – вас, через два дня, переводят в другой госпиталь. Дорога лежит мимо аэродрома… – Степан надеялся, что японские летчики не знали в лицо переводчика разведывательного отдела армии. Майор незаметно окинул взглядом юношу:

– Он меня ниже, но ненамного, и уже в плечах. Ничего страшного, мне в его форме только до проходной аэродрома надо дойти… – Степан не хотел бежать из госпиталя. Здесь его успели запомнить, барак стоял рядом со штабом группировки. Пыльные проезды, вокруг, кишели японцами.

Юноша швырнул на койку форменные штаны и гимнастерку горчичного цвета, без нашивок.

– Отвернитесь, – хмуро сказал Степан

Два дня Степан вел себя тихо. Его отвязали от койки, оставив фотографию воентехника. Распоряжения отдавал невысокий японец, в аккуратном кителе, с бородкой, в профессорском пенсне. Он приходил в сопровождении переводчика, осматривал Степана и брал анализы. Наручники майору сняли, но в умывальную водили под конвоем.

Степан, все время, думал о неизвестном японце, изящном, с прямой спиной. Холщовая куртка сидела, будто влитая. Степан вспоминал ухоженные руки, приподнимающие матрац. Гость носил золотые часы. Пахло от него кедром, и чем-то свежим, словно бы речным, прохладным ветром.

Степан лежал, закинув руки за голову:

– Кто он такой? Неужели здесь, в Маньчжурии есть советские разведчики? Он японец… Но я не разбираюсь, он может быть и корейцем, и бурятом… – майор Воронов не спрашивал, куда его везут. Давешний профессор в очках, ничего не говорил.

В ответ на просьбу Степана белокурый юноша презрительно пожал плечами. Он смотрел в стену, майор переодевался. Сидя на койке, Степан натянул разбитые, старые сапоги. Обувь жала:

– Его сапоги будут жать еще больше… – понял Степан, – но мне надо добраться до самолета. В воздухе они меня не догонят. И вообще, пока они поймут, что случилось… – пистолет Степан одним незаметным, мгновенным движением, сунул за голенище. Местная форма тоже жала. Степан, невольно, улыбнулся:

– Таких японцев, как я, не бывает… – Степан, для летчика, был высоким, но рост ему никогда не мешал.

Во дворе госпиталя стояла открытая, военная машина. Обернувшись к Степану, фашист, коротко велел: «Руки сюда». Майор почувствовал на запястьях тяжесть металла:

– Ничего. Ключи у него в кармане кителя лежат. Когда проедем аэродром, надо начинать… – план Джинджин-Сумэ Степан выучил наизусть. Разжевав бумагу, он проглотил клочки:

– Как революционеры делали, в тюрьме. Как отец… – в Укурее, на тамошнем аэродроме, Степану вспомнилось что-то давнее, детское. В общежитии тогда еще лейтенант Воронов делил жилье с тремя летчиками. За промерзшим окном завывала метель. Он ворочался, видя отсвет огня русской печи, на половицах избы:

– У нас была керосиновая лампа. Мы с Петром на лавке спали, под кошмой. Кто-то пел… – Степан слышал низкий, красивый голос, уютную, успокаивающую мелодию, на незнакомом языке:

– Наверное, к товарищу Сталину, к отцу, товарищи из ссыльных приезжали. Надо Петру песню напеть, когда мы встретимся. Он знает языки, он подскажет.

– Если мы встретимся, – мрачно подумал Степан, когда фашист сажал его в машину. Майор разозлился:

– А иначе и быть не может. Я здесь пропадать не собираюсь… – Степан, разумеется, не хотел упоминать о плене. Он знал, что, стоит ему признаться в подобном, как его затаскают по допросам и не допустят до неба. За два дня он все придумал. Он решил убить севшего вслед за ним японского летчика:

Я забрал его пистолет, а свой ТТ потерял, при драке. Не вернулся я в Тамцаг-Булак потому… – он смотрел в беленый потолок палаты, – что мой самолет был неисправен… – рация в И-153, действительно, не работала, разнесенная выстрелами из мессершмита:

– Взял японский самолет, заблудился. Полетел на север, скажем… – Степан почувствовал, что улыбается:

– Такое случается. Рацией японца я пользоваться не мог, она настроена на Джинджин-Сумэ. В общем, все довольно убедительно. Тем более, я захватил вражеский самолет… – Степан понимал, что без допросов ему сухим из воды не выйти, но надеялся на скорое наступление. По его опыту, уполномоченные НКВД на передовую не лезли, а в кабины истребителей, тем более.

Фашист устроился за рулем. Они выехали со двора госпиталя на широкую, пыльную улицу, пересекавшую Джинджин-Сумэ с юга на север. Машина шла на юг. Судя по схеме, оставленной японцем, аэродром, находился в пяти километрах от поселка. Степан сидел, опустив скованные наручниками запястья, в лицо бил жаркий ветер. Закурив японскую сигарету, фашист, разумеется, не предложил пачки Степану.

Степану зашили рассеченную бровь. Он понятия не имел, кто и когда его избил, и грешил на фашиста. Синяки и ссадины на лице майор собирался объяснить жесткой посадкой. Руку аккуратно перебинтовали. Впрочем, пуля скользнула по плечу, ранение было легким. Голова почти не болела. Давешний профессор пришел вчера с молоточком, проверять рефлексы. Выслушав японца, фашист, надменно, сказал Степану:

– Завтра тебя переведут в другой госпиталь… – в голубых глазах юноши, майор увидел издевательский смех.

Миновав последние, окраинные бараки Джинджин-Сумэ, он вырвались на степной простор, на плоскую, безжизненную равнину. Вдалеке, в жарком мареве, Степан увидел очертания самолетов. Поле даже не огородили. Вместо ворот стояло два бревна, с грубым шлагбаумом, и будка, где дремал часовой.

– У нас аэродром похож, – развеселился Степан, – только шлагбаума нет.

Майор отлично знал, что летчики, с обеих сторон, поднимаются в воздух по одинаковому расписанию:

– Не зря Смушкевич нам читал протоколы допросов пленных… – машина ехала мимо аэродрома, по совершенно пустой дороге. Майор надеялся, что она такой и останется. Фашист что-то мурлыкал, себе под нос. Степан, осторожно, незаметно, оглянулся. Будка часового скрылась за поворотом. Искоса посмотрев на поле, он замер. Перед ним стоял мессершмит, с императорскими хризантемами, на крыльях. На такую удачу майор и не рассчитывал:

– Конечно, он может быть не заправлен… – Степан заставил себя сидеть спокойно, – черт с ним, пятьдесят километров до реки я протяну. Главное, на свои самолеты не нарваться, и не попасть под зенитную артиллерию… – голову припекало солнце. Дорога повернула, машина скрылась за маленьким холмиком.

Вскинув ладони, Степан ударил стальными наручниками, по белокурой голове водителя. Майор перехватил руль. Металл врезался в руку, по пальцам потекла кровь. Прижимая фашиста к борту, Степан бросил машину к обочине. Русский, сдавленно, матерился, вырываясь. Степан, разъяренно, вдавил сталь ему в лицо, ломая нос, разбивая губы. Машина упала на бок, они выкатились на горячую траву. Степан оказался сверху. Фашист даже не успел закричать. Превозмогая боль в руках, Степан ударил его затылком о раскрытую дверь машины. Юноша, дернувшись, затих.

Степан убил его выстрелом в ухо, через свою скомканную, закапанную кровью, японскую гимнастерку. Переодевшись, он замыл форму фашиста водой, из канистры. Сапоги невыносимо жали. Степан, больше всего, боялся, что за оставшиеся до аэродрома два километра, на дороге, кто-нибудь, появится.