Остров Локк - Том Шервуд Страница 42

Вскоре я уже мог шевелить рукой, и раз в два дня, когда Эдд и Корвин были свободны от своей вахты у костра, мы отправлялись на рыбную ловлю. Это было своего рода праздником, как для Малышей, так и для возвращавшихся вечером усталых работников: в этот день их ожидал ужин с чудесной свежей ухой – вместо жёсткого солёного мяса.

Мы нашли очень ловкий способ добывать рыбу. Вода в озере была тёплой, хорошо прогреваемой солнцем, и рыбьи стаи бурлили в ней, как горох в кипящей кастрюльке. Но нам была нужна крупная рыба, а не та мелочь, что сама лезла в сеть. Поэтому мы переделали мой старый плот: убрали с него короб, а сундуки перенесли к средней мачте. Здесь же стояла наполненная водой небольшая бочка.

На корме ровными волнами складывали сеть, к нижнему краю которой были привязаны грузики. Плот медленно двигался по озеру. Я лежал лицом вниз на носу плота и смотрел в синюю прозрачную воду. Заметив подплывающую достаточно большую рыбину, я кричал:

– Давай!

Малыши, стоя на корме, разом сбрасывали сеть в воду, и глупая рыба въезжала носом во внезапно возникшую перед ней ячеистую стену. Малыши дружно тянули за шнуры, привязанные к грузикам, сеть, заворачиваясь, как кошель, подтягивалась к плоту. Добыча плюхалась в бочку, сеть снова расправлялась и укладывалась на корме, и плот продолжал медленно скользить вперёд.

Ну а в те дни, когда мальчишки дымили на скале, я разъезжал на плоту один.

Когда рана моя стянулась в гладкий розовый шрам, а к руке вернулась способность двигаться, я решил попытаться достать со дна свой двуствольный пистолет. Подогнав плот к тому месту, которое мне указали разбойники, я сбросил вниз якорь.

Глубина здесь была совсем небольшая, ярда три-четыре. Нырять же я умел. К тому же использовал одну уловку. На палубе лежал тяжёлый камень, обвязанный верёвкой. Я брал в руку его верёвочную оплётку, приподнимал над палубой и вместе с ним прыгал, и уже не было нужды ввинчиваться в воду с помощью лягушачьих гребков руками и ногами. Камень утягивал меня вниз с мощной, стремительной силой, и я опускался на дно всего лишь за пару секунд. Затем, вернувшись на плот, я втягивал за верёвку камень обратно, приготавливая его для следующего прыжка. Но была одна сложность: когда я уходил на достаточно большую глубину, в уши вдруг начинало давить, да так, что от боли в глазах прыгали красные пятна. Если кому-то придётся испытать подобное – вот секрет, которому меня обучили ещё портовые грузчики в Бристоле. Нужно немедленно зажать двумя пальцами нос, – очень сильно, – и так же сильно попытаться выдохнуть воздух. Именно через зажатые ноздри. Воздух давит изнутри на перепонки ушей, происходит что-то вроде щелчка – и всё. Боль снимается, как только водяная пробка, давящая в уши, подпирается изнутри собственной, воздушной.

Пистолет я нашёл почти сразу. Он призывно поблёскивал металлическими частями, отчётливо выделяясь на светлом песчаном поле. Подцепив со дна свой драгоценный предмет, я прихватил одну из лежащих рядом с ним раковин, даже не отдавая себе отчёта – зачем. То ли попробовать, не сгодится ли мясо улитки в пищу, то ли просто, чтобы не всплывать с пустой рукой. Пистолет я отложил, рассчитывая всерьёз заняться его чисткой уже на берегу, а раковину, пользуясь ножом, оставленным мальчишками в сундуке, раскрыл.

Раскрыл – и ослеп.

В глаза мне метнулся свет такой красоты, что я не поверил себе. В улитке, в мягких, студенистых тканях лежала жемчужина, величиной с ноготь моего большого пальца. Влага и нежность, блеск и перламутр. Волшебная слезинка скользнувшей когда-то над Землёй звезды. Мечта. Сон из детства.

Осторожно вынув розовато-белый шарик, я не стал класть его в сундук или карман (показалось, что нежной жемчужине там будет больно), а положил её себе на язык. И так, с этим перламутровым колобком под нёбом, я вновь спустился на дно и вернул раковину на её место.

Дома я завернул находку в уголок платка, спрятал под подушкой и уединился. Я забыл про еду и про сон и не замечал – день сейчас или ночь. Я стал одержим страстью, которая, думается, хорошо знакома многим ремесленникам и мастерам и которая есть не что иное, как ощущение восторга, любви и боли, сходная, быть может, с ощущениями женщины, рожающей ребёнка, с той лишь разницей, что это не плод плоти и крови, а безмолвный предмет с заметным очень немногим из смотрящих на него огонёчком, искоркой, мерцающей из его непрозрачных маленьких недр, соткавшейся из тепла рук, любви и старания.

В куче деревянного хлама я отыскал кусок старого, хорошо сохранившегося английского бука. Это был муаровый бук. Судя по кольцам, возрастом лет в четыреста. Выпилив из него кубик, я колдовал над ним два дня. На третий – работа была окончена. На ладони у меня покоилась маленькая шкатулка. Отшлифованные безупречно, чуть выпуклые бока, плоская крышечка, четыре, едва намеченные в уголках, ножки. И – сказочная, причудливая паутинка нежной муаровой текстуры. Внутри этого домика, на подкладке из зелёного бархата, и поселилась моя гладкая, медленная, бело-розовая капля. (Бархат я вынул из футляра для увеличительного стекла. Туда я вклеил другую ткань.)

В этот день я ушёл к Жуку, сел на его могучую спину-платформу и стал ждать некоего события. Я был уверен, что оно произойдёт. Оно и произошло.

Лёгкими, почти неслышимыми, шагами на пустынную и тихую площадку вышла Эвелин. Я подвинулся, освобождая краешек, хотя свободного места было предостаточно. Она села рядом. Мы долго молчали, глядя на бескрайнюю гладь океана. И вот, я протянул ей шкатулочку. И тихо сказал:

– Вы – моё сердце.

Она осторожно подняла крышечку и с быстрым вздохом, даже, кажется, стоном, воскликнула:

– О!

И замерла. Потом неуверенным, томительно-долгим движением прислонила голову к моему плечу.

Не знаю, сколько прошло времени. Она отняла голову от моего плеча, а взгляд – от нашей жемчужины и тихо спросила:

– Это с корабля? С “Дуката”?

– Только кусок дерева. Шкатулку из него сделал. Жемчужину нашёл случайно, в раковине, в лагуне нашего острова.