Десятый самозванец - Евгений Шалашов Страница 42

— О, юный московский дикарь, — покровительственно сказал пан, который выглядел немногим старше гостя. — К табачному дыму и к шоколаду нужна европейская привычка и европейская же культура! На Москве, как я знаю, табак до сих пор под запретом.

— Эт-то точно, — откашлялся Тимофей, вытирая слезы. А шоколад, между тем, он успел пролить на новые иноземные штаны!

— Итак, — продолжил пан, — кто же вы?

— Пан Станислав, — вместо ответа задал Акундинов вопрос, который давно его мучил, — почему вы прислали за нами своих людей?

— Мои хлопы болтали, что разбойники ограбили богатых московитов, один из которых — важный вельможа. Дескать, видели у него грамоту с королевскими печатями. Я, разумеется, этому не поверил, но… — сделал пан Стась паузу, выпуская из ноздрей красивые кольца дыма, — почему бы не полюбопытствовать? Все же в нашем захолустье нечасто происходит что-то интересное… А мне, пан, очень скучно. Вот я и приказал, чтобы мне вас доставили.

Акундинов-таки не смог вспомнить, кому он мог похвастать грамотой. Разве что Костка проболтался…

— Возможно, ясновельможный пан, — осторожно начал Тимофей, — мое имя вам ничего не скажет. И мне, возможно, следовало бы сидеть тихонько, как мышь, но… Как говорили латиняне, «некесситас нон хабет легем», [43]— ловко ввернул он, вспомнив фразу, показавшуюся подходящей.

Тимофей полез за пазуху, откуда бережно извлек грамотку, которая уцелела в схватке с разбойниками и которую он аккуратно перекладывал из одной одежды в другую. Пан Станислав брезгливо положил бумагу перед собой, а потом, прищурившись, стал разбирать письмена, щедро украшенные завитушками. Но, как уже убедился Тимофей, русским языком он владел так же, как польским или французским.

Акундинов с тревогой наблюдал, как лицо магната менялось: равнодушное презрение сменилось на изумление, а то, в свою очередь, на загадочную улыбку.

— Стало быть, незаконнорожденный сын царя… — задумчиво проговорил пан Мехловский, сворачивая бумагу и протягивая руку за трубкой.

— Имею честь, — поклонился Тимофей.

— Какую? — спросил пан Стась, разглядывая гостя с брезгливым любопытством. — Честь бастарда, пан… Каразейский или как вас там, стоит недорого. Ну а честь холопа…

— Пан Мехловский, — сдержанно проговорил Тимофей. — Если бы я не был вашим гостем, то тогда бы…

— Тогда бы — что? — полюбопытствовал магнат, затягиваясь клубами дыма. — Вызвали бы меня на поединок? Или, как говорят в России, — на Божий суд? Смешно…

— Смешно, — задумчиво подтвердил Тимофей, посмотрев в глаза пану нагло и весело. — У тебя, пан, слуг полон двор, а я один. У меня даже сабли нет…

— А вы, пан Ян, интересный тип, — улыбнулся Мехловский. — Говорите, сабли у вас нет? Что же…

Пан Станислав поднялся со своего кресла, отошел к стене и вытащил из стойки с оружием две кривые сабли.

— Выбирайте, пан, — радушно предложил хозяин, протягивая Тимохе рукоятки.

«Е-мое! — в ужасе подумал Акундинов, вытягивая один из клинков. — Вот, гад усатый, возьмет ведь сейчас да и убьет!»

Тимофей, приняв боевую стойку, лихорадочно вспоминал все уроки, которые он получил от батьки. Как он сейчас ругал себя за то, что не пошел-таки в стрельцы! По крайней мере, умел бы рубиться. Но уже через миг он понял, что супротив пана Стася не то что стрелец, но и боевой холоп [44]не выдержал бы дольше нескольких минут. От первых же ударов магната, принятых на лезвие клинка, рука онемела. Акундинов даже не пытался атаковать. Устоять бы на месте! Это тебе не цыган да Федот и уж тем более не пьяная побродяжка…

Мехловский, который мог убить первым же ударом, игрался с гостем, как кошка с мышкой. Однако же чудеса случаются. Бывает, что и опытный фехтовальщик проигрывает новичку из-за нелепой случайности. С паном Станиславом и случилось нечто подобное: его красивый халат, на котором развязался пояс, зацепился за стойку с оружием. Пан, отскочивши от противника, попытался освободить одежду и так резко рванул полу, что при этом обрушил всю стойку с клинками. Счастье, что оружие хранилось в ножнах, поэтому ран не было. Но досталось ему крепко. Все-таки сабли, несмотря на кажущуюся легкость, весили прилично.

Тимофей, вместо того, чтобы воспользоваться моментом, бросил клинок и стал разгребать оружейный завал, вытаскивая из-под него погребенного пана.

— Как вы, пан Станислав? — спросил Тимофей, усаживая Мехловского в кресло.

— Мать твою! — по-русски выругался пан, указывая на колокольчик.

Лакеи, которые толпились около кабинета, не осмеливались войти к своему господину без разрешения. Зато теперь они ввалились всей толпой и, мешая друг другу, засуетились вокруг пана. «Пропустите!» — послышался голос лекаря, который, раздвинув толпу, присел около господина, принявшись осматривать пострадавшее тело. Однако пан Мехловский оттолкнул его в сторону и встал сам. Потом, обведя взглядом толпу, нашел глазами одного из слуг (судя по сабле на боку — шляхтича) и сказал:

— Юзеф, того, кто виновен, — кивнул пан на разваленную стойку, обсыпанную ворохом клинков, — возьмешь за задницу да отведешь на конюшню. Пусть ему, сукину сыну, пшеклентому кошачьему выкидышу, тридцать плетей вломят. Чтобы он на жопу неделю сесть не смог! Всем комнатным слугам — по пять плетей.

Хлопы обреченно завздыхали, осеняя себя непривычным для Тимофея крестным знамением — ладонью, а не двумя перстами.

— Слушаюсь, — поклонился Юзеф и вышел, даже не обернувшись на лакеев, которые покорно пошли следом.

— Вот так и живем, пан Каразейский! — сказал магнат, усаживаясь в кресло и потирая ушибленные места — голову и плечо.

— Благодарю вас, пан Станислав, — сказал Тимофей, занимая место напротив хозяина.

— За что? — искренне удивился пан. — Это я должен сказать вам спасибо за помощь! И за то, что не воспользовались моим бедственным положением. Почему, кстати?

— Шановный пан Станислав, — протянул Тимофей, показывая всем своим видом, что говорит искренне, — это я вам признателен, что не зарубили меня первым же ударом. А ведь могли бы…

— Ну-ну, — хохотнул пан Стась, явно довольный собой. — Мог бы, мог бы… — Потом, сохраняя на лице улыбку, добавил: — И мне, скажу вам, поначалу очень хотелось зарубить самозванца! Хотя… — подумав, добавил пан, — зарубить вас я не мог. А вот приказать подвесить за третье ребро — вполне…

— Пан Мехловский, — спросил Тимоха, придав себе оскорбленное выражение. — Почему вы мне не верите?

— Дорогой пан… э, Каразинский. А, Каразейский. Я сделал ошибку! Ошибка состояла в том, что я стал рубиться с вами на саблях, как со шляхтичем. Теперь я уже не смогу считать вас холопом, коим вы и являетесь.