Отверженная невеста - Анатолий Ковалев Страница 42

— Близко к этому, ваше превосходительство. Только спать мне мешают не призраки, а живые люди.

— Живые люди… Понятно… — рассеянно вымолвил Александр Христофорович, вновь склоняясь над бумагами. — Так что там у вас?

— Я нашел гостиницу, где в тринадцатом году останавливался барон Гольц, — начал Савельев без преамбул, — и в местной управе выяснил, кому принадлежат соседние дома и кто в них нынче проживает. — Он сделал паузу, желая раззадорить любопытство начальника.

— Ну и?.. — пробормотал тот, не отрываясь от бумаг.

— Оказалось, что один из домов, как раз напротив гостиницы, арендован певицей Неаполитанской оперы Сильваной Казарини.

Статский советник с удовлетворением наблюдал за эффектом, произведенным его последними словами. Шеф жандармов моментально закрыл папку с бумагами, спрятал ее в ящик стола и, нахмурившись, произнес:

— Так, так, отлично. Очень интересно. Об этой певичке мне уже все уши прожужжали. А кто владелец дома?

— Граф Обольянинов, — вкрадчиво сообщил Дмитрий Антонович.

Последовавшая реакция изумила его. Бенкендорф, как ужаленный, вскочил со стула и быстро зашагал по кабинету.

— Вот так новость! — восклицал он на ходу. — Вы молодчина, Савельев! У вас есть чутье, которое просто необходимо в нашей работе.

— Вам знакомо имя, которое я назвал? — осведомился статский советник.

— Разумеется. — Бенкендорф выдержал паузу, сверля пространство остановившимся взглядом. — Графа Обольянинова я частенько встречал в Париже во время своей дипломатической миссии. Он верой и правдой служил покойному императору. Вот только и в его вере, и в его правде уже тогда многие сомневались. Отправьте вашего помощника в архив. Пусть поднимет донесения Чернышева императору Александру с тысяча восемьсот восьмого по тысяча восемьсот двенадцатый год.

— Военного министра Чернышева? — уточнил Савельев.

— Это теперь он военный министр, а тогда был посланником государя, или, проще говоря, нашим шпионом в Париже. Чернышев первым заподозрил, что Обольянинов ведет двойную игру.

— Почему же его не разоблачили?

— Фактов было маловато. Одни только домыслы. — Бенкендорф вернулся за стол и жестом предложил подчиненному садиться. — Обольянинов, надо отдать ему должное, очень скользкий и изворотливый тип. Превосходно одарен для шпионажа. После тринадцатого года след его теряется. Граф не показывался больше ни в Петербурге, ни в Париже.

— Как раз в тринадцатом году и обрываются записки мнимого барона Гольца, который, по всей видимости, следил за Обольяниновым, — подсказал статский советник.

— Скорее всего, Гольц был шпионом Савари и следил за Обольяниновым, потому что французы тоже заподозрили его в двойной игре. И тогда граф, обнаруживший за собой слежку, убивает Гольца и исчезает на некоторое время. К тому же он прекрасно понимает, что дни Наполеона уже сочтены.

— Вы сказали «исчезает на некоторое время»? — переспросил Савельев. — Разве он объявлялся после тринадцатого года?

— До меня доходили слухи, что граф мелькал при дворе Людовика XVIII, — пояснил Бенкендорф. — Но, по всей видимости, им пренебрегли. А вот во время правления Карла Х он стал чаще наезжать в Париж и в конце концов там обосновался.

— У вас имеются сведения, что Обольянинов сейчас в Париже?

— Увы, кажется, ему снова оказали доверие. — Шеф жандармов посмотрел статскому советнику прямо в глаза, что он делал крайне редко. — Даю голову на отсечение, в скором времени этот господин появится в Петербурге.

— Но насколько я знаю, у нас сейчас вполне дружеские отношения с Францией. — Савельев не отвел взгляда, что граничило с дерзостью.

— Дни Карла Х сочтены, — констатировал Бенкендорф, опуская тяжелые, покрасневшие от бессонницы веки. — Судя по всему, Обольянинов представляет силы, которые вскоре придут во Франции к власти.

— В таком случае, ваше превосходительство, позволю себе вновь обратить ваше внимание на то, что дело приняло оборот, выводящий его за рамки моей компетенции, — осторожно произнес статский советник.

— Бросьте, Савельев! Я доволен тем, как вы ведете дело. Продолжайте, с Богом! А когда на сцену явится Обольянинов, я подключу более опытного человека. Главное, не давать опомниться этой шайке… Не медлите, нанесите визит певичке Казарини и подробно расспросите ее о графе, — предложил Александр Христофорович.

— Но мы его спугнем, — озадачился Дмитрий Антонович.

— Вот и хорошо, — кивнул шеф жандармов. — Пусть Обольянинов много раз подумает, прежде чем иметь дело со мной…

На лице Бенкендорфа застыла та самая безжалостная ухмылка, от которой многих чиновников канцелярии бросало в холодный пот.

Вернувшись в свой кабинет, Савельев обнаружил помощника спящим. Андрей Иванович уснул, сидя за столом, уткнувшись лицом в раскрытую книгу заказов. Дмитрий Антонович громко кашлянул, отчего молодой человек вскрикнул во сне и, тотчас очнувшись, вскочил из-за стола.

— Я, кажется, уснул? — сконфуженно воскликнул он. — Ради бога, извините, ваше высокородие!

— Ничего страшного. — Начальник взглянул на часы с грифонами, украшавшие его стол. — Уже два часа ночи. Пора и честь знать.

— Погодите, Дмитрий Антонович, я ведь откопал для вас еще кое-что! — Стряхнув с себя остатки сна, Нахрапцев ткнул пальцем в страницу книги заказов из магазина Тоньяцио.

— Нашли графа Обольянинова? — улыбнулся его рвению Савельев.

— А заодно и его загадочного приятеля! — радостно сообщил Андрей Иванович. — «Князь Зет» отныне также не представляет для нас тайны. Это некий князь Белозерский, Илья Романович.

Какое-то смутное воспоминание шевельнулось в этот миг в памяти статского советника. Он уже слышал эту фамилию, но когда, где и в связи с чем? С кем?

— А также! — задорно продолжал коллежский советник. — Послушайте, что заказал князь Белозерский у Тоньяцио: маску Прозерпины с подвесками из зеленого ограненного стекла…

— Зеленая стеклянная подвеска была зажата в кулаке Гольца… — Савельев взял из рук подчиненного книгу, быстро нашел глазами нужные строчки и прочел их про себя, беззвучно шевеля губами. — Вот что, Андрей Иванович, — сказал он, резко захлопнув потрепанный том, — отныне все, что удастся раскопать насчет этих двух господ, немедленно несите ко мне на стол! А теперь — по домам и спать!

«Ифигению» решено было давать в Большом театре, несмотря на реставрационные работы, которые в это время там велись, потому что к Неаполитанской опере со стороны русского двора было особое отношение. Само открытие театра в тысяча семьсот восемьдесят четвертом году, приуроченное к юбилею коронации императрицы Екатерины II, ознаменовалось постановкой оперы «На луне» композитора Джованни Паизиелло, по пьесе Гольдони, в исполнении неаполитанской труппы. Сам Паизиелло дирижировал оркестром. Он семь лет служил при русском дворе в качестве придворного капельмейстера. Другой неаполитанец Томазо Траэтта еще в царствование Елизаветы Петровны был придворным композитором и радовал петербуржцев своей музыкой. Поэтому интерес к Неаполитанской опере, а также к творениям Траэтты, Паизиелло и других представителей этого прекрасного города среди подлинных ценителей музыки был весьма велик.