Добронега - Владимир Романовский Страница 41

— Надо бы пойти за слугами, — предположила женщина. — Нас ждет повозка в двух кварталах отсюда. Вот только не хочется оставлять его здесь, одного.

Хелье покривился.

— Ладно, — сказал он. — Помоги мне взвалить его на плечи, что ли. Иначе все пойдет прахом.

Взвалить на плечи удалось с третьей попытки. Полугрек оказался не очень плотным, но, хорла, длинным и неудобным. Женщина пыталась помогать, но излишне суетилась, стараясь, как большинство женщин, делать больше, чем ее просили, и поэтому только мешая. Хелье велел ей нести сверд, который нападавшие не позволили оглушенному вынуть из ножен.

Повозка оказалась не в двух, но в пяти кварталах от места нападения. При этом женщина путалась в направлениях и под ногами, и Хелье с его ношей, становящейся с каждым шагом все тяжелее и неудобнее, приходилось самому вычислять, что к чему, где могли оставить повозку, и так далее.

Двое слуг, завидев Хелье с ношей и женщину, кинулись помогать. Оглушенного положили в повозку. Тут же нашлась вода. Полугрек быстро пришел в себя и сел, озираясь.

— Где? — спросил он.

— Все хорошо, — сказала женщина. — Мы едем.

— Нас, вроде бы, грабить собирались. Какие-то степняки.

— Да. И ограбили бы, но вот этот молодой человек вмешался.

— Мне не дали достать сверд. Тебе сразу приставили нож.

— Да. Но вот этот молодой человек…

— Вот этот?

— Да.

Оглушенный мутно оглядел Хелье.

— Благодарю тебя, добрый человек, — сказал он мрачно. — Тебе причитается какое-то вознаграждение. Игельд, дай ему две сапы.

— Ты в своем уме! — возмутилась женщина. — Прошу прощения, — обратилась она к Хелье. — Мой спутник все еще не в себе. Меня зовут Мария, а это Васс. А твое имя?

— Хелье.

— Ты поедешь с нами, Хелье, — сообщила Мария безапелляционным тоном. — Мы направляемся в Вышгород. У нас очень весело. Я хочу отблагодарить тебя за храбрость. Ты благородного роду, конечно же, да?

— Весьма, — согласился Хелье.

— Ну вот и хорошо. Хоть и не люблю я родовых предрассудков.

— Позволь мне, Мария, сказать тебе несколько слов наедине, — попросил Васс, выбираясь из повозки и держась за голову. — Отойдем. Прости, Хелье, это необходимо.

Хелье кивнул.

— Что за дурное легкомыслие! — сказал Васс сердито, держась за голову. — Зачем ты его пригласила?

— Если б не он, лежать бы тебе сейчас с распоротым брюхом, — парировала Мария. — Велеть человеку убираться после того, как он спас мне жизнь, было бы еще легкомысленнее. Я не до такой степени испорчена. Деньги ты ему предложил, будто он укуп какой-то.

— Да? А ты уверена, что он появился там случайно? — враждебно спросил Васс, держась за голову.

— Да. А тебя, конечно же, обуревают сомнения?

— Представь себе. Обуревают.

— Так-таки обуревают?

— Именно.

— Ну хорошо. Перестань держаться за голову.

— Если я перестану, она отвалится.

— Что ты такое заподозрил? Говори.

Васс помычал, размышляя и держась за голову.

— Его вполне могли подослать. И даже нападение могло быть инсценировано. Может, это и есть их цель — чтобы ты его пригласила к себе.

— Нельзя быть таким подозрительным, Васс. Это может привести к комическим результатам, — объяснила Мария, улыбаясь.

— Как знаешь. Я против того, чтобы брать… хорла, как болит-то… брать юношу в Вышгород. Если тебе совершенно необходимо его отблагодарить, найди ему какую-нибудь службу при князе.

— Котором князе?

— Любом, — сказал Васс, держась за голову.

Он сразу понял, что ляпнул лишнее. Мария хорошо понимала шутки, и даже иногда смеялась, и умела шутить сама, но только тогда, когда дело не касалось уже принятых ею решений. Мгновение назад она еще колебалась, доводы Васса казались ей убедительными, подозрения оправданными. Теперь же она пригласила бы Хелье поехать с ними в Вышгород даже если бы он сам сказал, что подослан лично Базилем Вторым. Или Ярославом, то есть Житником. Оставалось смириться с мыслью, что какое-то время придется терпеть присутствие этого… возможно, спьена.

Пока они разговаривали, что-то произошло между слугами и предполагаемым спьеном. Приблизившись, Васс и Мария увидели, что рубаха одного из слуг распорота сверху до низу, а второй слуга отошел от повозки на десять шагов и готов бежать очень быстро.

— Изволь, матушка-добродетельница, видишь… — запричитал слуга.

— Молчи, — велела Мария и, обратясь к Хелье, спросила: — Ты зачем моих слуг обижаешь?

— Не обижаю, — возразил Хелье, — а учу правильному поведению в присутствии людей порядочных.

— А оно у них неправильное?

— Вопиюще.

А он не простой, подумала Мария, вглядываясь в это странное, еще детское, лицо с глазами вполне взрослыми и скулами высокими.

— Чем же? — спросила она.

— Чрезмерной развязностью, — ответил он.

Хелье, несмотря на то, что его отвлекло поведение слуг, прекрасно уловил суть разговора Васса и Марии. При других обстоятельствах он бы обиделся и ушел. Но не теперь. Не сейчас. Раздражение Васса совершенно его не волновало.

Редкий мужчина, видевший Марию хоть раз, находил в себе достаточно благоразумия, чтобы остаться равнодушным. Дело было вовсе не в красоте Марии. Напротив, именно красотой она не отличалась. Темно-русые волосы уже во время событий, описываемых в нашем повествовании, частично поседели, несмотря на молодость, а густыми они не были никогда. Чересчур крупные брови нависали над зелеными глазами — расстояние между веком и бровью почти мужское. Глаза округлы, а нос широкий, с небольшой, не украшающей его, горбинкой, рот крупный, губы толстые, овал лица неправильный, кожа не очень гладкая. Тело Марии было самое обыкновенное, без особых красот, и дополнительно его портили отсутствие талии и коротковатые ноги с большими ступнями и тяжелыми бедрами. Тем не менее и теперь, в двадцатилетнем возрасте, и впоследствии, четверть века спустя, где бы она ни появлялась, все мужские взгляды тут же направлялись именно на нее, даже если вокруг было множество ослепительных красавиц. Власть притягательна, а Мария рождена была властвовать, создана повелевать, и только стальная воля Владимира сдерживала амбиции ее и ее поклонников, давя в зародыше периодически пробуждающийся, вызванный брожением умов под влиянием Марии, правительственный кризис. Единственный мужчина эпохи, относящийся к Марии с оттенком снисходительного пренебрежения, был Васс. Уникальность его и Марии отношений давала Вассу преимущества, которыми он дорожил и которые старался сохранить до поры до времени. Он не ревновал Марию, нет. Он просто не хотел терять то, что имел, и терпеть не мог, когда простое и ясное состояние его дел усложнялось из-за пополнения кружка Марии за счет бездельников и проходимцев. Ему казалось, что она слишком неразборчива в знакомствах.