Заговор обреченных - Богдан Сушинский Страница 41

Штауффенберг рассерженно посопел в трубку. Знал бы Скорцени, сколько раз он и сам задавал себе этот вопрос. Вот только отвечать на него было некому.

– О чем задумались, господин полковник? Недоумеваете, почему верные вам части все не подходят и не подходят? Так назовите, кто там из командиров в последние минуты предал вас, пообещав ранее всяческую поддержку. Я его сам пригоню к вам. Вместе со штурмовыми группами. И заставлю подчиняться.

– Хватит паясничать, штурмбаннфюрер, – зло прервал его Штауффенберг.

– И не пытался, – обиженно заверил его Скорцени. – Просто хочу понять, что происходит. В конце концов, я диверсант. Я должен знать психику людей, решившихся на убийство фюрера, на государственный переворот. Но затем так и не отважившихся убрать хотя бы одного из своих противников. Мне нужно знать способ мышления людей, против которых придется действовать… Я не прав, господин полковник?

– В общем-то…

– Тогда почему не верите? Назовите – и я пригоню их. Пусть привыкают сдерживать слово офицера.

– Пусть привыкают…

– Кстати, кто там у вас главный?

– У нас нет главного.

Скорцени задумчиво посопел в трубку.

– Такого не бывает. Не вы, конечно, насколько я понял. Будь во главе вы, наверняка действовали бы решительнее. Судя по тем сведениям, которые мне удалось собрать о вас. Так сказать, воспоминания посреди нубийской пустыни. Или, может быть, центр все же находится не на Бендлерштрассе, а в Цоссене? А то и в Париже? Штюльпнагель, кстати, оказался единственным, кто действует по всем канонам военного переворота. Не в курсе, полковник?

– В курсе.

– Единственный, согласны?

– Не стану возражать.

– Его бы сюда, в Берлин.

– А ведь вы сожалеете, что покушение не удалось. Сожалеете, штурмбаннфюрер, сожалеете.

– Я мог бы назвать вам десятки людей повыше меня рангом, которые действительно сожалеют. Но ваш выбор неудачен.

– Как знать.

– Так вот, я скажу вам, почему вы копошитесь там, в своих штабных гнездах, в ужасе ожидая, когда явлюсь со своими парнями по вашу душу, повяжу и поотправляю в камеры гестаповской тюрьмы на Принц-Альбрехштрассе. Потому что с самого начала операции «Валькирия» каждый из вас чувствовал себя не человеком, несущим избавление Германии, а заранее обреченным. Вы все рассчитали. Но в расчетах своих исходили только из одной позиции: фюрер мертв. Наступает «час Икс». Или «Зет»… Но ни у одного из вас не хватило фантазии предвидеть развитие событий на тот случай, когда окажется, что фюрер жив. Фантазии не хватило – вот в чем причина вашего поражения. Однако о существовании заговора уже известно и отступать поздно.

– Мне трудно не согласиться с вами, – с душевными муками, нервно прокашливаясь, ответил Штауффенберг.

– А вы можете и не соглашаться. Не признавать моей правоты. Суть от этого не изменится. Вы потому и потерпели поражение, что весь ваш заговор был заговором обреченных. Конечно, никакой, даже самый мастерски спланированный и решительно исполненный путч не гарантирован от поражения – кое-какой опыт на этот счет у меня имеется.

«Опыт Австрии, – мысленно подтвердил его правоту Штауффенберг. Даже по отношению к своему врагу он старался быть справедливым. – Удачный… опыт».

– …Но провалить его столь бездарно, как провалили вы, генералы и полковники генерального штаба! Повторяю: так бездарно спланировать и осуществить в общем-то несложную операцию… Имея своего смертника и доступ к фюреру. В почти беспроигрышной ситуации… Это не просто бездарный путч, это клеймо позора на всем штабе Верховного главнокомандования вермахта. Только так ваш провал и будет – под издевательский хохот – воспринят во всех разведках и всех столицах мира.

– Не думаю. Наши действия будут вызывать разные ассоциации.

– Вот почему я с уверенностью говорю: это заговор обреченных. И мой вам совет: патроны, которые вы сэкономили на врагах своих, поспешите израсходовать на себя: неизбежность политической борьбы в том и состоит, что патроны, которые вы сэкономили на врагах своих, неминуемо приходится расходовать на себя. Массовое самоубийство – вот что вам остается. Все, полковник граф фон Штауффенберг, все… Я еще вернусь в этот мир, я еще пройду его от океана до океана!

…Трубку на том конце давно повесили, а Штауффенберг все еще держал свою в руке, с опаской посматривая на нее, словно на гранату с вырванной чекой. Он так и не мог окончательно решить для себя: состоялся этот сомнамбулический ночной разговор с «первым диверсантом рейха» на самом деле или же попросту примерещился. А может, это была всего лишь телепатическая, медиумная связь душ: убийцы и жертвы? И с этого разговора начинаются их бесконечные беседы, которые будут продолжаться тысячи лет, там, в потустороннем мире, между вратами ада и рая?

«Почему никто не решился поговорить со Скорцени? Будь этот человек с нами… Господи, был бы он сейчас здесь… Он начал бы с того, – неожиданно возразил себе Штауффенберг, – что перестрелял бы большую половину нашего трусливого генералитета. А уж затем принялся наводить порядок за стенами штаба армии».

– Это вы, обер-лейтенант фон Хефтен?

– Я, господин полковник, – жалобно, по-сиротски прозвучал голос переминающегося у двери с ноги на ноту адъютанта.

– По крайней мере можно убедиться, что перед тобой живой человек, а не телефонный дух.

– Людей здесь теперь все меньше. В основном – духи.