Гароэ - Альберто Васкес-Фигероа Страница 41

– Я не верю, что вы способны на такой бесчеловечный поступок… – вмешался брат Бернардино де Ансуага, остававшийся до того момента безмолвным, хотя и обеспокоенным свидетелем происходящего. – Это жестоко и недостойно доброго христианина!

– А я никогда и не изображал из себя доброго христианина, отец мой, – был циничный ответ человека, знавшего, что здесь, на краю света, никто не сможет дать ему отпор. – Старый христианин [15], возможно, но не добрый, поскольку вера – это вам не вино, которое чем старее, тем лучше… А что касается методов, по-вашему недостойных, так я вам напомню, что «добрые христиане» частенько применяли их на практике, хороня мусульман завернутыми в свиную шкуру, поскольку тогда тем не суждено будет попасть в рай и насладиться «сорока девственницами», которых Магомет обещал павшим в бою. На войне – как на войне, а это уже война, отец мой!

– Насколько мне известно, никто ее официально не объявлял… – сурово напомнил ему доминиканец.

– В таком случае ее объявляю я как единственный человек, в чьей власти это сделать. Напоминаю, что такое право мне было предоставлено Короной с одобрения Святой матери-церкви… – Капитан прервался, чтобы подойти ближе к Тенаро; подняв голову, он окинул старика взглядом, словно пытаясь определить, насколько тот напуган, и добавил как никогда громко и твердо: – А посему, оказавшись в крайне тяжелом положении, когда дело касается жизни или смерти подданных испанской Короны и слуг католической церкви, приказываю предать этого человека смерти через повешение в случае, если не будет произведена передача воды, которую соблаговолили доставить сюда эти дикари. Все ясно, лейтенант Баэса?

– Яснее некуда, господин.

– Ну, тогда я хочу, чтобы кое-что стало тебе еще яснее: через каждые три дня этот проклятый старик будет вставать на табурет, и, если его люди не принесут необходимое мне количество воды, я одним пинком отправлю его в преисподнюю.

– Неслыханно!.. – почти всхлипнул доминиканец. – Вам придется за это ответить, капитан.

– Разумеется, только в свое время и перед тем, кто сумеет понять, что подчиненные для меня важнее какого-то безумца, который слывет колдуном и стоит одной ногой в могиле, даже толкать-то его туда не потребуется… – Показав театральным жестом, будто желает обнять и защитить солдат, которые с нетерпением ожидали, когда им передадут бурдюки с водой, он с вызовом спросил: – Или, может, вы считаете, что жизнь этих христианских юношей стоит меньше, чем жизнь старого язычника?

Измученный монах, несомненно, имел благие намерения, однако бедняга не был в достаточной степени наделен умственными или ораторскими способностями, чтобы противостоять человеку, который, как большинство людей, облеченных властью, проявлял необычайную ловкость в подтасовке фактов и оправдании преступлений.

В доказательство, что он не шутит, капитан Диего Кастаньос не придумал ничего лучше, как слегка постучать ногой по табурету, словно его забавляла возможность поиграть жизнью приговоренного.

– Пока удерживается на ногах… – прокомментировал он. – Но я сомневаюсь, что он устоит, если ударить как следует, то есть мне больше нечего сказать. – Он повернулся непосредственно к Гонсало Баэсе, чтобы добавить: – Ты же водишь дружбу с этими скотами и, думаю, уже говоришь на их языке, вот и постарайся, чтобы до них дошло, что мое терпение исчерпано: у них есть пара минут, чтобы отдать воду или попрощаться со стариком.

Антекерец понял, что капитан говорит серьезно, взглянул в бесстрастное лицо Тенаро, на котором можно было прочитать, что тот нисколько не боится смерти, и, поразмыслив какое-то мгновение, повернулся и подошел к туземцам, которыми командовал великан Тауко.

Они перекинулись несколькими словами и приблизились все вместе, но, прежде чем они передали бурдюки солдатам, капитан Кастаньос вытянул вперед руку и воскликнул:

– Секунду! Пусть никто не трогает эту воду, пока дикари сами ее не попробуют! Им ничего не стоило ее отравить.

Лейтенант Гонсало Баэса взорвался: было ясно, что подобное обвинение переполнило чашу его терпения.

– Вы считаете меня способным на подобную низость? – воскликнул он. – Вы и правда воображаете, что я принял участие в заговоре, чтобы отравить соотечественников?

– Ты мне тут не кипятись, Баэсуля! Не кипятись! Мне это даже в голову не приходило, однако мне известно, что у тебя женка – краля, и она могла запросто обвести тебя вокруг пальца. – Капитан кивнул подбородком в сторону островитян, сказав в заключение: – Пусть пьют и убираются восвояси, тогда вопрос исчерпан.

Разъяренному лейтенанту пришлось сделать над собой невероятное усилие, чтобы не броситься на своего командира со шпагой в руке. Он вовремя сообразил, что этим все погубит, и, немного поколебавшись, повернулся к туземцам и попросил их напиться вдосталь.

Тауко и его товарищи несколько опешили от такого странного предложения, но все же подчинились, поднесли бурдюки ко рту и начали пить взахлеб, не прерываясь, – так, что драгоценная жидкость текла по лицу, смачивала грудь и лилась на сухую землю. Присутствующие смотрели на это с тоской, почти с отчаянием.

Великан громко рыгнул, словно хотел этим показать, что достиг предела своих возможностей, и вскоре трое его товарищей тоже остановились и застыли в ожидании; выражение их лиц по-прежнему свидетельствовало о том, что они пребывали в явной растерянности.

Воцарилось долгое и напряженное молчание.

Капитан стоял, не шелохнувшись и не сводя глаз с островитян, словно ожидая, что они вот-вот рухнут замертво, он изучал их лица в поисках малейшего признака страха или недомогания и спустя несколько минут, которые тянулись целую вечность, нехотя кивнул:

– Ладно! Пусть оставляют воду и проваливают… – Он повернулся к сержантам и приказал: – Снимите старика, и пусть люди попьют, но в меру: сейчас каждому по черпаку, и еще по одному – вечером.

Он повернулся и исчез в глубине своей хижины.