Возвращение Амура - Станислав Федотов Страница 40

Прошение ушло в Тифлис в конце зимы, но миновала весна, а за ней и лето – штаб корпуса как воды в рот набрал. Муравьев понимал, что и здесь ясно видны происки Коцебу, нервничал, срывался, писал брату Валериану, что его «медленно убивают», не давая возможности лечиться, но ждал решения, не сложа руки. За это время он провел несколько боевых операций, участвуя лично в переходах и перестрелках, а самое главное – вместе с владетельным князем Абхазии, который крестился и стал именоваться Михаилом Георгиевичем Шервашидзе, организовал съезд старейшин убыхов. К его изумлению, в крепость Бомборы съехались четыреста уважаемых представителей самого многочисленного черкесского народа и, что казалось вообще невероятным, единогласно подтвердили готовность покориться России и выдать полагающихся заложников-аманатов. «Вот он, подлинный результат политики, одобренной его величеством, – с трепетным холодком в груди думал он, глядя, как владетельный князь обнимается и обменивается подарками со старейшинами родов. – И как же теперь государь отнесется к тому, что я вынужден покинуть Кавказ? Как я покажусь ему на глаза? Спросит, кому я передал столь значительное дело, а мне и сказать будет нечего. Но и оставаться нет резона: как при Евгении Александровиче, уже не будет, а иного я не вынесу».

Впрочем, у него было и другое оправдание: за месяцы изнурительного ожидания отпуска подготовил и направил командиру корпуса докладную записку с обстоятельным анализом политики русской армии по отношению к Шамилю и кавказским народам. Он ясно понимал, что Шамиль пользуется ошибками русских генералов, проявляющих грубость и неуважение к горцам и тем самым усиливающих поддержку мюридов, и что он проигрывает там, где русские ведут себя миролюбиво и доброжелательно. В том, что мусульмане черкесы сражаются с отрядами мусульманина Шамиля на стороне православных русских, он видел результат своей миротворческой политики и предлагал пользоваться этим опытом.

Копию записки Николай Николаевич послал брату Александру: чтобы тот показал ее в Петербурге кому следует, даже не называя имени автора. Копия действия не возымела, а оригинал канул в архивы штаба Кавказского корпуса, чтобы через двенадцать лет случайно всплыть на поверхность и оказаться в руках человека, принявшего ее рекомендации к исполнению. Но это еще впереди.

Прошение об отпуске генерал-майора Муравьева пролежало в штабе почти год, и только в феврале 1844‑го появилась положительная резолюция; в апреле Николай Николаевич покинул Кавказ, не желая возвращаться, пока там хозяйничает Нейдгардт.

Однако лихорадка, не отпускавшая теперь ни на один день, не позволила поехать за границу: лечиться он направился в Богородицк, в имение дяди Михаила Николаевича. И только через год выбрался, наконец, в Ахен. За это время наместником на Кавказ был назначен граф Воронцов; Муравьев немедленно обратился к нему с предложением своих услуг, но приглашения не последовало, что еще более укрепило в решении не возвращаться туда, где его опытом и умением пренебрегают, и он с тяжелым сердцем, но с чистой совестью отправился в Германию.

И все-таки, видно, Господь Бог не оставлял Николая Николаевича своим вниманием и своевременно направлял телегу его судьбы по предначертанному пути. Не задержись молодой генерал из-за болезни с заграничной поездкой, прими Воронцов его предложение по службе, вряд ли бы он встретился в Ахене с Катрин и, даже получив волею государя императора нынешнее назначение, не знал бы никогда, что такое обыкновенное человеческое счастье.