Имперский раб - Валерий Сосновцев Страница 40

– Думаю, что когда люди, в державе живущие, видят в правителе хотя бы защитника их домов, имущества и жизней своих, они с охотой будут ему служить. Те же, кто еще и приумножит свое имение благодаря трудам своего повелителя, будут дорожить той державою. Чем более таких жителей – тем крепче держава… Ты вот посмотри на воинов-гулямов. Ведь те из них, кто находит о себе заботу, и служит исправно, а те, кто ее не имеет, – бегут.

– Верно это, но то, что хорошо гуляму, воину или вельможе, то не всегда подходит дехканину, торговцу, ремесленнику и даже иному из знати. А куда деть жадность иных? Им чем больше даешь, тем злее аппетит…

– Наверное, искать то, что всем им одинаково дорого без понуждения, независимо от того, кто он в державе: пастух или сановник.

– То-то, это самое «одинаковое» так просто не сыскать. Каждый видит справедливость по-своему. Чем соединить все эти правды?

– Наверное, тем, что называется мудростью правителя. Держава, я мыслю, не обширностью крепка, а тем, как в ней жизнь устроена. Кого в ней более, довольных или недовольных. А главное – дорожащих своим довольством, то есть знающих. Тупая скотина дорожит только той лаской, которая кормит без труда. А подкормить такую скотину может всякий…

Мурад молчал, только посверкивали его глаза, словно высматривали что-то вдали еще не ведомой никому будущей жизни. Он неистово жаждал ее.

Тогда не знал никто в мире, что этот сегодняшний юноша через несколько лет силой объединит всех узбеков в одно государство, первое в истории узбеков как таковых. Но он не пойдет дальше узбекских пределов, дав тем самым укрепиться им как единому народу и остаться им навсегда.

* * *

Подготовка к походу на Мерв и сам поход позволили Ефрему составить и отослать на родину подробное описание тех мест, вплоть до трав и климата, а главное – военную обстановку Закаспия и всей Средней Азии. Потемкин получил еще одно подтверждение, что Персии, например, сейчас не до русско-турецких склок. Ей бы своих вассалов удержать и свой участок Великого пути не потерять. А Турция ей в этом не друг, а враг. Поэтому на кавказском и азиатском рубежах с защитой вполне могли справиться казаки, а русской армии в пору было с Портой и Европой разбираться.

Выполняя многочисленные поручения Данияр-бека, Ефрем исколесил все Бухарское ханство. С военными походами и дипломатическими поручениями бывал у многих соседей Бухары. Успел узнать многие тайные и явные помыслы здешних владетелей. Все эти помыслы сводились к одному – больше захватить. И всюду объяснялось это желание заботой о своих людях и благе государств.

Вникая в уклад жизни в Бухарском ханстве, Ефрем отметил, что в хозяйстве здесь использовали много невольников. Однако рабов из самих бухарцев было ничтожно мало. Худо, но действовал закон, запрещавший делать рабами не то что единоверцев-мусульман, а именно соплеменников. Хотя за долги или за провинности в рабы мог угодить кто угодно из местных жителей. Особенно ежели долги или провинности были перед казной. Тогда муллы и улемы – хранители чистоты заветов пророка – усердно закрывали глаза на такие прегрешения. И все же здешние правители старались не сильно раздражать чувства местных верующих. Все, кто мог, предпочитали покупать рабов привезенных. Вот тут уже никто не обращал ни малейшего внимания на вероисповедание невольника. Он все равно был в Бухаре чужой. И ему все были чужими. Он был вещь, хорошая или не очень, но вещь, хозяйственная необходимость. Как, к примеру, кетмень, только ходячий и говорящий. А коли так, то в обращении с вещью не было ни бессмысленного зверства, ни особенного сочувствия. К рабу относились как к предмету: когда он нужен – интерес; в моменты ненадобности – полное забвение. Было здесь много роскоши и еще больше нищеты.

Серединка между ними была тощенькой. А равными в нищете здесь оказывались многие. Дехкане своей земли не имели. Были почти все в долгах у беков, военных чиновников, просто чиновников, ростовщиков, духовенства, торговцев и всех, кто умел хоть как-то надувать темных крестьян.

Процветание любого государства всегда относительно. Богатая казна согревает первыми тех, кто ее в своих руках держит, а те, кто в нее вносит, всегда отрывают от себя. Сколько оторвут от себя одни и станут в имуществе ближе к невольникам, и насколько сильно станут греться от этого другие, не зависело даже от хана. Сам хан считался с теми и с другими даже когда менял одних и других местами. Все зависело от нужд самой казны…

Ефрем видел эту картину дома, на родине, увидел ее и здесь, казалось, в другом совсем мире. Все чаще стал он задумываться над тем, что же считать благом для государства. «Выходит, что и в России все на самом деле рабы, называются только по-разному… Крестьянин у помещика или у казны есть раб, барин – у царя и у казны, чиновник – у царя и казны, солдат – у царя и казны, а сам царь от армии так зависит, что без дарений всяческих своим воеводам не проживет ни дня….и армия без царя – ничто. Все вместе опять от казны живут. А казна – от того, сколько у кого оторвать сможет. Вот и замкнулся круг… Не лучше и здесь… Но отрывать бывает уже не от чего… Тогда соседи сыщутся, чтобы было кого винить и казну за счет кого пополнить… Неужто круговой этот грабеж и есть суть само государство и благо для него есть казна?..»

Одолевали Ефрема такие мысли, но он гнал их, безбожными считал.

«Бог выше всяких разумений. Он сам есть высший разум. Не может Господь устраивать мир порочным… Это люди видят только то, что легко заметно. Суть божественного не всем открыта… Познание сути его – многотрудное и не всем доступное дело».

Однако то, что Ефрем видел каждый день, снова и снова возвращало его к крамольным рассуждениям. Все чаще задумывался он о справедливом устройстве государства. Ефрем тогда прибегал к помощи муллы Карима, друга ходжи Гафура. Мулла был человек высокой образованности и ума, и по просьбе Гафура помогал Ефрему в познаниях восточных языков при переводах и вообще просвещал его по части обычаев местных народов и ближних стран.

Мулла был совсем не такой, каким его представил Ефрему ходжа Гафур. Деньги, которые выпрашивал мулла у знати, он почти все тратил на помощь бедным и сиротам. Мулла бывал в Китае, Индии, Тибете, Персии, России. В Багдаде он читал древние манускрипты по истории, богословию и медицине. Медицину же он изучал и в Тибете, и в Индии, и в Китае…

В России, в Казани, в Уфе он многое узнал о европейской науке, о православии от просвещенных татарских мулл и русских монахов. Он даже пытался уговорить бухарского аталыка дать ему денег на то, чтобы создать особое медресе. Из детей-сирот он смог бы подготовить хороших чиновников для ханства. По его мнению такие чиновники не были бы связаны многочисленной родней и, значит, уменьшилось бы жуткое казнокрадство. Но, «видно, время для этого еще не пришло», как говорил сам мулла Карим. Карим-ака, так уважительно его называл бухарский правитель, уповал в своих государственных прожектах на будущее и на будущего бухарского хана, которым он, не скрывая, считал не нынешнего мальчика, поставленного на престол аталыком, а сына Данияр-бека, Шах-Мурада или, как называл его в своих донесениях в Россию Ефрем, – Шамрат-бека. Аталыку льстило, что не ошибся он в собственных мечтах о Мураде, любимом из десяти своих сыновей. Но открыто он не опровергал и не подтверждал мыслей муллы.