Курьер из Гамбурга - Нина Соротокина Страница 40

– Мне показалось, что в драку замешался один из подмастерьев нашего каретника. Лохматый такой, знаете? Платье немецкое носит и бриться забывает. И глаза дерзкие. Вы кушайте, Константин. Как вас по батюшке-то?

– Анатольевич. Но можно и без отчества. Я же вас, господин Альберт, без отчества зову. А про ремесленника этого рябого вы верно говорите. Подлый мужик и в водке очень не воздержан. Месяц может не пить, а потом как с цепи… Угодит когда-нибудь на каторгу. Хлебное вино весьма хмельное, поэтому разум теряется в два счета. И ведь горечь, вкуса никакого. Не то, что это, – он щелкнул ногтем по бутылке.

– Сказали, венгерское. Мне хотелось купить то же вино, что было на вашем обеде, – она сделала ударение на последних словах, – но я не нашел.

– Да, на вине наши не экономят, – важно согласился Озеров.

– Ваши и на еде не экономят, – с улыбкой подтвердила Глафира. – Я благодарен вам за обед в ложе. Приятная, непринужденная обстановка и пели прекрасно. Масонский хор может соперничать с итальянской оперой.

Озерову приятна была эта похвала. Он заметно оживился.

– Это вы точно подметили, господин Альберт. У нас два отличных баса. В итальянской опере в большем почете тенора. Так я вам точно скажу, Федор Бакунин мол бы на театре большой карьер сделать. Правда, он и так не бедствует, но одно дело быть чиновником, хоть и высокого полета, и совсем другое вокализы на сцене распевать.

– Что вы такое говорите? Бакунин дворянин. В России актеров за людей не считают.

– Может, оно и так, но имей я Федькино телосложение, внешность, а также голос, то предпочел бы подмостки.

Глафира даже рот открыла от удивления, вот уж не предполагала встретить в лице тюленя Озерова такого любителя театра. И с искренней заинтересованностью, тут и играть ничего не пришлось, только чуть-чуть переждала, она спросила:

– О ком вы толкуете с таким жаром? Кто он – этот Федор Бакунин?

– Вы не знаете? – разволновался Озеров. – Он же против вас на обеде сидел. Камзол серебром расшит и жабо, словно ночная бабочка. Я себе такое жабо позволить не могу, шея толстовата. А Бакунин красив, чертяка! Говорят, он на Алексея Разумовского похож. Ну, как же вы не знаете? Впрочем, вы немец, вам до наших русских фамилий дела нет. Алексей Разумовский, брат гетмана Кирилла Разумовского, был случайным человеком при покойной государыне Елизавета. Сейчас сплетничают, что они в браке состояли, только тайно. Молодая императрица взяла Алексея в фавор за красоту и великолепный голос. Здесь у Федьки все сходится, но по срокам… Словом, Разумовский никак не может быть причастен к его рождению. Хотя, кто знает… Но к теперешней нашей государыне, дай ей Бог всяческого благополучия, Федя в фавориты не попадет.

– Почему же?

– Во-первых, Их Величество штатских не жалует, – взахлеб лепил пьяный Озеров, – а главное, они музыку не любят, поскольку начисто лишены музыкального слуха. Они от мужа покойного, прости Господи, натерпелись, слушая, как тот на флейте играет. Вот где у Их Величества эта музыка была, – он выразительно схватил себя за шею.

Глафира внимательно слушала, боясь спугнуть протоколиста лишним вопросом. Краснобай, болтун, и рассказывает так, словно он рядом с государыней на канапе сидел и вместе с ней раздражался, слушая игру императора Петра III. Она уже успела заметить вольность столичных жителей, машут языком, что помелом. Сплетни пересказывают с самозабвением, а того не понимают, что лепят мир по своему подобию. А как там на самом деле было, дело десятое.

– И еще государыня масонов не любит. Правда, Федя Бакунин только петь горазд, а к постижению тайны весьма равнодушен. Для истинного масона он слишком легковесен и азарту подвержен сверх меры.

– Карты?

– Бильярд.

– И где же он играет?

– Чаще на Невской перспективе в трактории немца Вильмана. Иногда ставки такие, что жуть, – Озеров закатил глаза. – Правда, сейчас, когда на него богатство свалилось, он стал по маленькой играть, а то и вовсе бесплатно – для интереса. Но люди на его игру большие деньги ставят и выигрывают.

– Откуда у Бакунина богатство-то?

У Озерова загорелись глаза. Уж эту тему он успел досконально изучить.

– Граф Панин подарил земли и тыщу душ. Просто так, за здорово живешь! На деле-то землица так себе, из только что обретенных в Белой Руси. Да и души кой-каковские, по-русски не бельмеса. Бакунин бы их продал за милую душу вместе с деревнями, чтоб с долгами расплатиться, но не больно-то покупателя сыщешь. Была польская земля, стала наша… Так что с одной стороны Бакунин сказочно богат, а с другой, вроде опять от папеньки зависит.

– Да вы откуда знаете?

– Говорят… – многозначительно бросил Озеров и стал подбирать корочкой остатки подливы. Глафира поспешно положила ему на тарелку еще мяса.

– Как же этого легковесного Бакунина держат в таком серьезном заведении, как иностранная коллегия графа Панина?

– А потому что умен. – Челюсти Озерова опять заработали, как жернова. – И в языках силен. Бумаги так умеет составить, что никакой правки не надо. Можно даже сказать, талантлив, только азартен очень. А какой русский не азартен? Это вы, немцы, рассудочны. У вас все по пунктам расписано, а россиянин всегда готов головой в прорубь. И не ради смысла, а от удали. Я и сам такой, но до Федьки Бакунина мне далеко. Этот удалец каких мало. А на лошади как сидит! И при таких талантах в кавалерию не пошел. Уму непостижимо!

– Я не понимаю. Вы куда мечтали пойти, в актеры или в кавалеристы? – не удержалась от насмешки Глафира.

Озеров ответил с полным достоинством.

– Мечта не материя. Она субстанция чистая. Можно одновременно и актером быть, и в седле сидеть, да так, чтоб мамзели заглядывались.

– Слушайте, Константин, вы меня совершенно заинтриговали этим Бакуниным. Представьте меня ему!

Озеров неожиданно смутился, покатые плечи его обмякли, лицо потускнело, приняв кислое, несколько обиженное выражение.

– Я, конечно, могу. Но где его встретишь, Бакунина-то?

– Да хоть в трактире у Вильмана.

– Ни-ни, я туда уже давно не хожу. Там ведь еще и в карты играют, а я душой слаб. На масонские трапезы Бакунина надо на аркане тащить. Занят, говорит. И потом… – он виновато развел руками и умолк. Молчание его красноречиво говорило: кто он, и кто – я. Мы все, конечно, братья во Христе, но в жизни между нами огромная дистанция.

Глафира верно подозревала в соседе шпиона, но, считая его сильной, коварной личностью, она сильно ошибалась. Знала бы она, какое у Озерова любимое занятие (хобби по-нашему), то не стала бы приставать с просьбами. Протоколист хоть и получил вторую масонскую степень, занимал очень скромное место в иерархии ордена. На его оплывшие плечи была возложена художественная часть. Начал он с кистей и карандаша, рисовал виньетки к текстам, иногда поручали и грамоты украсить живописью. Скоро выяснилось, что в рисовании он не силен, зато открылся в нем новый талант – вышивальщика.