Кораблекрушение у острова Надежды - Константин Бадигин Страница 4

В маленькой душной горнице на самом верху царицыных хором собрались родственники и близкие маленького царевича Дмитрия. Дело обсуждалось важное и неотложное.

Присутствовала и сама царица Марья Нагая, дородная, белолицая, небольшого роста молодая женщина. Она сидела молча, испуганно тараща на всех большие глуповатые глаза.

Совет созвал Богдан Бельский, «дядька» царевича Дмитрия, оружничий и близкий человек царя Ивана. Он был, как говорили бояре, «первоближен и началосоветен». Однако боярства царь Иван ему не сказал.

К царице Марье оружничий давно питал нежные чувства, но глубоко скрывал их, зная, как откликался царственный муж на малейшее подозрение о порухе супружеской чести. А теперь перед ним открывались широкие возможности…

После смерти царя в переполох и смятение Богдан Бельский выбрал удобное время и упредил Нагих. В голове оружничего, весьма падкого на тайные козни, возникла мысль захватить власть с помощью младенца Дмитрия.

На первый взгляд дело казалось не очень сложным.

— Царевич Дмитрий, — говорил Богдан Бельский, — имеет больше прав на престол, чем его брат Федор, слабоумный и больной. Что с того, что ему двадцать семь лет, — по уму он не старше Дмитрия.

— Так говоришь, правильно, — простуженно просипел отец царицы, Федор Нагой. — Через десять лет Дмитрий в разум войдет, а Федор последнее потеряет.

Федор Нагой надеялся заодно расправиться со своим врагом Борисом Годуновым, шурином царевича Федора. «Ежели Дмитрий возьмет вверх, тогда всем Годуновым опала». У старика особые счеты с Борисом Годуновым. Дело было так. В момент страшного сыноубийства Борис Годунов заслонил своим телом царевича Ивана, и первые удары царского посоха пришлись ему. Тяжело раненный, боярин Годунов не мог подняться и лежал в постели дома. Федор Нагой, новый свойственник Ивана Васильевича, желая повредить царскому любимцу, сказал государю, что Годунов не приходит во дворец не из-за болезни, а из-за досады и злобы.

Царь Иван решил узнать истину и сам приехал в дом к Годунову. Он нашел своего любимца в тяжелых ранах, умело зашитых купцом Семеном Строгановым. Царь обласкал больного, а Строгановых сделал именитыми людьми с правом называться полным отчеством. Такое право имели только знатные государевы вельможи. И в тот же день царь Иван строго наказал клеветника Федора Нагого. Он велел Семену Строганову сделать глубокие порезы на боках и на груди своего тестя и зашить их, как было сделано у Годунова. Этого злопамятный старик забыть не мог.

— Годуновых укоротить, — добавил Федор Нагой, — первое дело.

— Шуйские, Мстиславские, Юрьевы снова на шею сядут, — поддакнул и Афанасий Нагой, вдохновитель и сторонник опричных порядков в последние годы царя Ивана. — Будут царскими руками свою долю вершить и Москвой править. И Нагих из Москвы вышлют… А права у царевичей равные: что Федор, что Дмитрий.

— Так-то оно так, — вступился брат царицы Григорий, — да Марья седьмая жена у царя. Не все святители ее царицей почитают.

— Венчанная я! — закричала царица. — Свадьбы наши, почитай, рядом играли. Я с государем Иваном Васильевичем венчалась, а Орина Годунова — с царевичем Федором. У меня сын, а у Орины и досе ничего.

— Надо с умом дело делать, — засопел старик Нагой. — В отечестве и в службе те, кто за Федором стоят, повыше нас будут. Им все вольно.

— Вы мне клятву дайте, — сказал Богдан Яковлевич, — ежели я царевича Дмитрия на престол возведу, быть мне при нем первым человеком, правителем до его совершенных лет. И чтоб опричный двор — как при царе Иване Васильевиче.

Нагие посмотрели друг на друга, посмотрели на старика Нагого.

— Другого хода нет, — просипел он. — Будем крест Богдану целовать. Нам, всем Нагим, друг за друга надоть крепко держаться… как Годуновы: они-то за своих горло перегрызут всякому. По-другому ежели смотреть, нас, Нагих, шибко поприжать могут, а Марью вовсе в монастырь…

— Венчанная я! — снова закричала царица. — Не посмеют!

— Еще как посмеют. И оглянуться не успеешь, как черную мантию взденут! — повысил голос отец.

И Федор Нагой снял со стены икону пресвятые богородицы:

— Клянитесь!

Все Нагие дружно поклялись и поцеловали икону.

— Приготовьте золотой крест, — велел Богдан Бельский, когда с клятвой покончили. — Тебе, Афанасий, с крестом стоять в Грановитой палате. А я ко кресту бояр подведу и дворян. Стрельцы в моих руках. Юрьева, Шуйских, Годуновых под стражу. Буду их держать, пока остальные крест младенцу не поцелуют. А уж потом всех свойственников выпустим, тогда им деваться некуда.

Старик Нагой злобно рассмеялся и закашлялся.

— Надо с умом дело делать, — повторил он, — не то нас Федоровы свойственники со света сживут. А Щелкаловы как лютые волки. Сегодня поутру думный дьяк Андрюшка Щелкалов мне в сенях встретился. Недобро на меня посмотрел, в глазах огонь, что у дьявола. Я ему говорю: «Што на меня смотришь, али не узнал?» Он не сразу ответил, уходить было повернулся, да потом сказал: «Ваше дело верное, царская родня, не пропадете, а вот нам, худородным, ежели что с великим государем Иваном Васильевичем приключится, и голову негде будет приклонить».

— Оборотень, — сказал Афанасий Нагой. — Ежели наша возьмет, братьев Щелкаловых со двора гнать да в железа, да в застенок. Пущай порадуются.

Все Нагие были согласны — каждый держал зло на братьев Щелкаловых. Особенную казнь Нагие готовили Федору Писемскому, думному дворянину и опричнику, царскому свату в Англии. Новое сватовство царя Ивана при живой жене — словно занесенный топор над головами Нагих.

— Бориску проклятого подальше услать надобно, а то и вовсе голову снять, — хрипел Федор Нагой. — Вот он мне што устроил, все смотрите! — Старик расстегнул кафтан и поднял исподнюю рубаху, обнажив зарубцевавшиеся раны на груди и на боках. — По его наговору…