Паруса и пушки - Александр Бушков Страница 4

Пришла пора коснуться самого главного вопроса: а каким правителем оказался герцог Сомерсет?

Бездарнейшим и никчемным. Как выразились Стругацкие об одном из своих героев, «что бы он ни задумал, все проваливалось». Примерно так обстояло и с Сомерсетом – абсолютно все его задумки либо с треском проваливались, либо прибавляли ему врагов, и в немалом количестве…

Совершеннейшим крахом закончилось первое и единственное выступление Сомерсета на международной арене. В те времена Шотландия и Франция уже довольно долго состояли в довольно тесном союзе (Шотландия тогда еще оставалась католической). Французы пользовались в Шотландии большим влиянием и порой даже держали там свои войска.

Получалось, что Англия оказывалась под двойной угрозой – и с севера, и с юга, причем к «просто» вражде примешивалась еще и религиозная рознь – католики англиканскую церковь не признавали и считали еретической.

Чтобы ослабить, а то и вовсе снять угрозу, Сомерсет придумал, в общем, неглупый ход: женить короля Эдуарда на шотландской королеве Марии Стюарт. Марии, правда, было всего пять дет, но в те времена считалось вполне законным, когда коронованные особы или знатные вельможи официальным образом обручали, а то и венчали детей в самом нежном возрасте. Подобный брак, несомненно, ослабил бы французское влияние в Шотландии.

Идея была толковая, вот только претворять ее в жизнь Сомерсет взялся довольно оригинальным способом. Который, правда, не он придумал – почти пятьсот лет назад подобный метод пустил в ход киевский князь Владимир Креститель, когда византийский император отказался выдать за него дочь. Осадив и взяв в Крыму византийский город Корсунь, Владимир отправил императору вполне вежливое, без единого матерного слова, послание, представлявшее, впрочем, чистейшей воды ультиматум: либо вы, ваше византийское величество, отдаете за меня дочку, либо – Корсунь наша. Корсунь была большим и богатым городом, лишаться которого по-любому жалко, и император (наверняка изрядно выматерившись) дочь за Владимира все же выдал.

Нечто подобное, бог ведает с какого перепугу, устроил и Сомерсет. Вместо того чтобы, как заведено у приличных людей, послать посольство из облеченных должными полномочиями сватов Сомерсет вторгся в Шотландию во главе хорошо вооруженной армии, состоявшей главным образом из иностранных наемников, – и двинулся к шотландской столице, сжигая и уничтожая все на своем пути. Он, изволите ли видеть, полагал, что такая демонстрация силы шотландцев испугает и заставит быть более сговорчивыми в вопросе о сватовстве. Неподалеку от Эдинбурга он разбил выступившее навстречу шотландское войско и отправил к шотландскому регенту Аррану переговорщиков. Те объяснили: герцог Сомерсет – не какой-нибудь пошлый агрессор, это он так пришел сватать Марию за Эдуарда.

Как и следовало ожидать, шотландцам такой способ сватовства пришелся категорически не по вкусу, и они послали Сомерсета на несколько честных шотландских букв. Обозлившийся Сомерсет взял Эдинбург штурмом и выжег. Что, конечно, принесло ему некоторое моральное удовлетворение, а вот внешнеполитические последствия оказались для Англии крайне неблагоприятными. Узнав о похождениях в Шотландии этакого свата, французы срочно перебросили туда войска и сами начали вести переговоры о браке Марии Стюарт с наследником французского престола Франциском (впоследствии он состоялся, но счастья Марии не принес). И развязали против Англии войну, крайне неудачную для туманного острова.

Вернувшись из Шотландии, Сомерсет – очевидно для разнообразия – решил заняться парламентской деятельностью. И созвал очередное заседание парламента. Принятые с его подачи решения только озлобили очень многих. Парламент отменил наказание плеткой-«шестихвосткой» – но оставил в силе закон, по которому живьем сжигали католиков, выступавших против англиканской церкви – неважно, действием или словом. Мало того, законы против «здоровых» попрошаек» лишь ужесточили – теперь «любого, кто живет праздно и шатается без дела больше трех дней кряду» ждали еще большие невзгоды. Закон предписывал не только клеймить раскаленным железом, отрезать уши и отрубать руку, но и, заковав в кандалы, отдавать в рабство. Легко представить, какую реакцию этот закон вызвал у простого народа, против которого, и только против него, был направлен – к тому же все прекрасно знали, кто этот закон протолкнул.

Полное впечатление, что у Сомерсета был какой-то фантастический талант собственными руками создавать себе врагов и недоброжелателей. После неудачной войны (вызванной в первую очередь именно «подвигами» Сомерсета в Шотландии) королевская казна была пуста. И Сомерсет пошел по пути Генриха Восьмого – стал портить монету, благо «рецепты» прекрасно сохранились со времен Генриха, да и монетных дел мастера работали те же самые, так что изощрять ум правителю не пришлось ни в малейшей степени.

Вот тут уже против Сомерсета затаило злобу не только простонародье, а люди гораздо более серьезные, влиятельные и опасные – купцы (особенно крупные), финансисты (особенно крупные) и множество знатных вельмож, владевших огромными поместьями и частными армиями. Никому из них не улыбалось получать доходы «порченой монетой», где меди и бронзы было больше, чем золота и серебра. Опаснее даже вельмож, по-моему, были финансисты: мировая история дает массу примеров того, как скверно кончали серьезно ущемившие интересы банкиров лидеры государств, и совершенно неважно, как они звались – лорд-протектор или король, премьер-министр или президент. Сомерсету следовало бы помнить о печальном конце поссорившегося с влиятельными банкирами Эдуарда Второго – но он, полное впечатление, изучением отечественной истории себя не утруждал…

Потом он стал претворять в жизнь еще одну ухватку Генриха Восьмого – принялся грабить церковь. Генрих Восьмой в свое время «раскулачил» ее основательно – земель и имущества лишились и были закрыты, по английским же подсчетам, 3219 больших, средних и малых монастырей и аббатств, а количество ограбленных церквей, по-моему, вообще учету не поддается.

Однако Генрих Восьмой вовсе не был пуританином-аскетом и не собирался превращать англиканские церкви в подобие пуританских, устроенных чистенько, но бедненько: четыре голые стены, скамейки для прихожан, скромная кафедра для проповедника – и все. Ему просто-напросто требовалась своя, можно сказать, личная церковь, которой он командовал бы как хотел, – и церковь эта ради престижа короля должна была сохранять некоторую роскошь и пышность. Поэтому Генрих выгреб не все. Части епископств и церквей, ставших теперь англиканскими, были оставлены и земли, и драгоценная утварь.

Вот за эти остатки прежней роскоши и взялся Сомерсет, конфискуя большую часть земель и выгребая из церквей изделия из золота и серебра. Которые велел переплавлять в монету – естественно, порченую.

Теперь против Сомерсета была настроена и церковь – что его нисколечко не волновало.

А между тем его смерть уже прохаживалась поблизости на мягких лапках, дружелюбно улыбаясь регенту…

В сталинские времена «железный нарком» Лазарь Каганович, ведавший железными дорогами, высказал толковую мысль: «У всякой аварии есть фамилия, имя и отчество». Точно так же не так уж редко случается, что и смерть какого-то конкретного человека имеет имя и фамилию, потому что предстает не в классическом виде костлявой старухи с косой, а в людском облике…