Под маской скомороха - Виталий Гладкий Страница 39

Однажды Томило Лукич заинтересовался, что Истома хранит в своем ящике, который было скрыт от глаз изрядно потрепанным чехлом. Юный боярин охотно показал, и глаза купца загорелись детским любопытством.

– Эка хитрая задумка! – удивился он. – А куклы-то какие – как живые!

Над куклами Истоме пришлось изрядно потрудиться. Все-таки обучение у Матвея Гречина не прошло даром. Если образа у Истомы не получались, то лики кукол вышли как живые. А уж одежку он сшил так искусно, что ему мог бы позавидовать любой опонишник – мастер, который занимался пошивом верхнего платья.

– А устрой-ка нам представление! – продолжил купец. – Очень тебя прошу. Зима на дворе, детям скучно, да и взрослым не грех немного развеяться. Ну што, договорились?

– Договорились! – обрадовался Истома.

Сидя взаперти, он уже придумал несколько новых пьесок, и теперь жаждал обкатать их на публике. А домочадцев в усадьбе Томилы Лукича хватало. Только детей малых было пятеро, да два отрока.

В тот же день, вечером, и состоялось первое представление. Хохот в просторной горнице стоял такой, что слышно было с улицы. А уж дети вообще верещали от восхищения, ведь вертеп они никогда не видели, и куклы в их глазах были живыми. Не менее восхищены были и остальные члены семьи Иголки.

Так с той поры и повелось: как вечер, все бежали в горницу, где Истома уже зажигал свечи и готовил к представлению свой вертеп и «актеров». Развлечение получилось – лучше не придумаешь. Обычно зимние вечера длинны до невозможности и тоскливы. Конечно, взрослые находили себе заботу. Томило Лукич по новгородской привычке резал по кости, его жена шила вместе со служанками; отроки купеческие что-нибудь мастерили; холопы ковырялись по хозяйству или играли в кости, когда все дневные заботы были позади; а старики коротали время, вспоминая о былом, – о далекой юности, о жизни в Нова-городе, который оставался для них «градом обетованным на холме» и был гораздо милее Пскова.

А тут такое диво дивное, невидаль…

Чем ближе становились весенние дни, тем сильнее разгорался в душе Истомы нестерпимый зуд деятельности. Ему нужно было начать исполнять задуманное, а он занимался потешными представлениями в семейном кругу. Именно в семейном, потому что Истома очень быстро стал своим, практически родным. Видимо, такому быстрому сближению послужили мытарства семьи Иголки, которой довелось бежать в Псков. Домочадцы хорошо понимали состояние Истомы и жалели юного боярина, которого едва не лишили жизни; домочадцы Томилы Лукича сами были в таком положении.

Прежде всего Истоме нужно было показаться на людях. И не просто показаться, а выйти в большое скопление народа. Колмогоры многочисленным населением не отличались, к тому же там все друг друга знали. Поэтому ни шумные ярмарки, ни крестный ход не были серьезным испытанием для юного боярина, в отличие от Пскова, где даже в обычные, не выходные и не праздничные дни на самой глухой улочке стоял шум от людского говора, как на Торге. А ведь он еще хотел показывать и свои шутейные представления.

Томило Лукич отдал то, что задолжал отцу Истомы, как и обещал. Но для богатого Пскова это были небольшие деньги. Часть из них Истома потратил на обновки, так как его одежка порядком поизносилась, а остальные вернул купцу – на свое пропитание. Иголка протестовал, не хотел брать, но Истома настоял; он не желал быть нахлебником, приживальщиком. Купец понял его мотивы, и в конечном итоге не стал возражать, чтобы лишний раз не травмировать несчастного отрока.

Но все имеет свое начало и свой конец. Деньги имеют неприятную особенность быстро заканчиваться, а по тайным подсчетам юного боярина, он уже давно проел серебро, оставшееся после покупки одежды и обуви. «Значит, нужно зарабатывать себе на жизнь!» – твердо решил Истома и взялся за дело с юным задором и привычным для него упрямством.

Первым делом он придумал себе такую машкару, в которой его не узнали бы и родные, не то, что изветники ^[88] Марфы Борецкой. А они могли присутствовать в Пскове, в этом Истома почти не сомневался. Денег у боярыни вполне хватало, чтобы нанять для разных тайных дел множество бездельников, которые околачивались в корчмах, на Торге и вообще во всех людных местах.

В сарайчике за домом купец держал овец – чтобы холопам не пришлось бежать на Торг, если вдруг нагрянут незваные гости, которых обязательно нужно приветить и угостить. Хорошо, если это случится днем, а ежели вечером? Шерсть у этих овец была очень длинная и вся в мелких завитушках. Недолго думая, Истома остриг тайком двух молоденьких ярок – местами, чтобы не было так заметно, – и начал мастерить накладку на голову.

Шерсть ярок, которые еще ни разу не окотились, была шелковистой на ощупь и тонкой – почти как человеческий волос. Сначала Истома занялся покраской. Накладка по его уразумению уже одним своим видом должна была привлекать зрителей. Но как это сделать? А очень просто! Она должна быть такой яркой, как солнце.

Придумано – сделано. Краску для овечьей шерсти ему купил на Торге привратник. Его звали Малой (хотя ростом он был почти в сажень и с пудовыми кулачищами), и с ним юный боярин сошелся довольно быстро. Нужный человек, всегда можно обратиться с просьбой. Шерсть пришлось красить долго, – три раза, пока не получился настоящий «солнечный» цвет, – и еще дольше расчесывать, чтобы немного развились кудряшки. Затем Истома соорудил плотный матерчатый колпак по размеру своей головы, и нашил на него шерсть.

Накладка получилась – глаз не отведешь. Когда Истома примерил ее первый раз и глянул в зеркало, то оторопел: на него уставился вылитый скоморох! Только скоморохи носили свои волосы, но у некоторых они лохматились на голове, будто шапка из дрянной овчины, так как их редко расчесывали, – не из лени, ради смеха. А Истома специально взлохматил свою накладку и стал похож на огородное пугало. В общем, «прическа» у него получилась – лучше не придумаешь.

Следующей его задачей было смастерить скоморошью одежку. Это дело тоже было не из простых, ведь Истоме хотелось чего-то такого эдакого – необычного. Наконец он придумал. Ему помогла его чрезмерная любознательность. От нечего делать он исследовал все хозяйство купца и натолкнулся на мастерскую, где работали две швеи. Они обшивали в основном челядь Томилы Лукича, но иногда шили одежду и для купеческой семьи. Так что разных разноцветных лоскутов в мастерской хватало. Истома только глянул на них, и в его голове тут же нарисовалась пестрая рубаха.

Договориться со швеями ему не составило труда. Он просто принес им сладостей с купеческого стола и заплатил небольшую сумму, несколько мелких псковских монет, – четверетц ^[89]. Спустя три дня у него появилась и рубаха. Остальной наряд ему купил на псковском Торге все тот же Малой – иноземные штаны-чулки и тупоносые плоские башмаки из желтой кожи с широкими короткими носами и разрезом сбоку. Этот фасон немцы называли «кухмейлер» – «коровья морда» или «утиный клюв».