Асканио - Александр Дюма Страница 39

Тут госпожа Перрина пустилась разглагольствовать о своем хозяине, но ее слушала одна госпожа Руперта – Асканио стоял неподвижно и внимал лишь ударам своего сердца. Однако он услыхал слова, оброненные на ходу госпожой Перриной:

– Вот аллея, где Коломба прогуливается по вечерам. Конечно, она придет сюда и сегодня. Вот видите, солнце здесь вам не помешает, милый наш больной.

Асканио поклонился в знак благодарности, прошел несколько шагов по аллее и, снова погрузившись в мечты и какие-то бессвязные мысли, стал ждать с тревожным нетерпением. И все же он услышал, как госпожа Перрина сказала мимоходом госпоже Руперте:

– А вот любимая скамейка Коломбы.

И, предоставив кумушкам прогуливаться и болтать, он молча сел на священную для него скамью.

Чего он хотел? На что надеялся? Он и сам не знал. Он ждал Коломбу, потому что она была молода и прекрасна и потому что он был молод и прекрасен. У него не было честолюбивых намерений. Быть рядом с ней – вот о чем он только и думал. Остальное – на милость божью! Впрочем, он не заглядывал в будущее. Для любви нет завтрашнего дня.

Коломба тоже не раз, помимо воли, думала о молодом чужеземце, неожиданно явившемся в ее уединении. Снова увидеться с ним – вот что стало сокровенной мечтой девушки после первой же встречи с Асканио, а ведь до сих пор она ни о ком не мечтала. Хотя неосмотрительный отец и предоставил ее самой себе, она относилась к собственным поступкам с неизменной строгостью, от которой благородные люди отступают лишь в том случае, если их лишают свободы и воли. Она мужественно гнала прочь мысль об Асканио, но эта навязчивая мысль преодолевала тройные заграждения, воздвигнутые Коломбой вокруг своего сердца, еще легче, чем Асканио преодолел стены Большого Нельского замка. Последние три-четыре дня Коломба провела в смятении: то она тревожилась, что не увидит больше Асканио, то боялась с ним встретиться. Единственным ее утешением были мечты – и она мечтала и за работой, и во время прогулок. Днем она уединялась в своей комнате, к великому огорчению госпожи Перрины, которой приходилось вести нескончаемые пустые разговоры с самой собой и этим довольствоваться. Под вечер, когда зной начинал спадать, девушка шла в тенистую, прохладную аллею, поэтически окрещенную госпожой Перриной Вечерней аллеей, и там, сидя на скамье, где сидел сейчас Асканио, она ждала наступления ночи, появления звезд, прислушиваясь к своим мыслям и отвечая на них до тех пор, пока госпожа Перрина не приходила звать ее домой.

И вот юноша вдруг увидел, что на повороте аллеи в обычный час появилась Коломба с книгой в руках. Девушка сначала не заметила Асканио, но, увидев рядом с госпожой Перриной незнакомую женщину, вздрогнула от удивления. В этот решительный миг госпожа Перрина, подобно отважному полководцу, смело бросилась в наступление.

– Коломба, милочка, – сказала она, – зная ваше доброе сердце, я не сочла нужным просить у вас разрешения и пригласила подышать свежим воздухом под сенью листвы бедного юношу, который был ранен, спасая вашего отца. Ведь вы же знаете, что вокруг Большого Нельского замка не найдешь тени. А если молодой человек не будет ежедневно час гулять, то врач не отвечает за его жизнь.

И пока дуэнья говорила, прибегая к грубой, но спасительной лжи, Коломба издали смотрела на Асканио, и яркий румянец вдруг вспыхнул на ее щеках. Асканио же не в силах был подняться со скамьи.

– Но, госпожа Перрина, ведь дело не в моем позволении, – произнесла наконец девушка. – Нужно разрешение батюшки.

Сказав это с грустью, но с твердостью, Коломба подошла к каменной скамье, на которой сидел Асканио. Он ждал ее, с мольбою сложив руки.

– Извините меня, сударыня, – проговорил он, – я думал… я надеялся… что вы соизволили подтвердить любезное приглашение госпожи Перрины. Теперь же, когда я узнал, что это не так, – продолжал он кротко, но с достоинством, – умоляю вас, извините меня за дерзость и разрешите удалиться.

– Но, право же, дело не во мне! – живо возразила растроганная Коломба. – Ведь не я здесь хозяйка. Останьтесь, по крайней мере, сегодня, даже если запрет отца распространяется и на его спасителя; останьтесь, сударь, хотя бы для того, чтобы я могла поблагодарить вас.

– О сударыня, – промолвил Асканио, – всем сердцем благодарю вас! Но я не помешаю вам, если останусь? К тому же я, кажется, выбрал неудачное место.

– О нет, напротив! – возразила Коломба и, от волнения забыв обо всем на свете, присела на противоположный конец той же каменной скамьи.

Тут госпоже Перрине, застывшей в неподвижности после строгой отповеди Коломбы, надоело стоять; к тому же достойную дуэнью смутило наступившее молчание, и, подхватив под руку госпожу Руперту, она тихонько удалилась. Юноша и девушка остались наедине.

Коломба сидела потупившись и не сразу заметила, что дуэнья ушла; но она не читала: глаза ее застилал туман.

Девушка все еще была взволнована, ошеломлена, и она невольно пыталась скрыть свое волнение, успокоить трепещущее сердце. Асканио тоже был растерян. Сначала, когда Коломба хотела удалить его, юноше было нестерпимо больно; затем он безумно обрадовался, догадавшись, в каком смятении его любимая; он был так слаб, что хоть и утопал в блаженстве, но от всех неожиданных волнений совсем обессилел. Он был в полуобмороке, но мысли его с необыкновенной быстротой сменяли друг друга.

«Она меня презирает! Нет, она меня любит!..» – то и дело повторял он про себя. Он смотрел на Коломбу, сидевшую молча и неподвижно, и не чувствовал, как по его щекам текут слезы. Над их головами в ветвях пели птицы. Ветерок шевелил листву. В церкви Августинцев колокол звал к вечерне, и мягкий звон разливался в тишине. Июльский вечер был удивительно тих и мирен. Это было одно из тех торжественных мгновений, когда душа обновляется и когда одна минута будто заключает в себе двадцать лет, – мгновение, о котором вспоминаешь всю жизнь. Прекрасные юноша и девушка словно были сотворены друг для друга, словно заранее обручены – надо было только протянуть друг другу руку. А оказалось, что их разделяет пропасть.

Прошло несколько секунд, и Коломба подняла голову.

– Вы плачете! – воскликнула она, выразив больше чувства, чем ей бы хотелось.

– Я не плачу, – отвечал Асканио, но, проведя рукой по лицу, почувствовал, что оно мокро от слез. – Да, вы правы, – сказал он.

– Почему? Что с вами? Не позвать ли кого-нибудь? Вам больно?

– Да, при одной лишь мысли…

– Какой же?

– Я думаю о том, что мне, пожалуй, лучше было бы умереть.

– Умереть? Сколько же вам лет, отчего вы говорите о смерти?

– Девятнадцать. Но год несчастья должен быть и годом смерти.

– Но ваши родители тоже будут вас оплакивать, – продолжала Коломба, безотчетно желая узнать о прошлом юноши и смутно предчувствуя, что его будущее принадлежит ей.

– Нет у меня ни отца, ни матери, и никто обо мне не заплачет, кроме моего учителя Бенвенуто.