Время в долг - Владимир Казаков Страница 39

– В общем все так, как желал Терещенко! Выходит, зря нервы трепали, укорачивали себе жизнь и другим. Все как в песок…

– Тут ты опять скользишь. Аракеляны нужны не только в вашем отряде, понял? – многозначительно поднял палец Смирнов и ворчливо добавил – Горячитесь вы очень, молодежь, поперед батьки в пекло любите лезть и ломаете то, что выпрямлять надо. Вот и ты… твоя фигура выглядела на коллегии не ахти как! Пришлось заступаться… Да ладно, капну я, пожалуй, в чаек коньячку, люблю этот грешный напиток. В Испании французы избаловали.

Отложив трубку так, что мундштук ее попал в селедку, Смирнов маленькими глотками выпил чай, снова набил трубку и уселся поудобнее.

– Теперь, Боря о сыне Ивана. Где, как, чего, какие документы? Сталкиваюсь с таким делом впервые, и давай-ка обмозгуем не торопясь.

Романовский вынул из кармана, передал Смирнову фотографию и медальон.

– И это все?

– Еще было два письма, в которых говорилось, что на фотографии не сын Дроботова, что он погиб и захоронен в поселке Свирь.

– Тогда чего же ты хочешь, не понимаю?!

Романовский встал и распахнул настежь окно. Трубочный дым потянулся на улицу, путаясь в листьях каштана, шумевшего у подоконника. Старый каштан лысел: порывистый осенний ветер вырывал из его шевелюры пожухлые листья.

– Чего ты хочешь, Борис?

– Скажите: взрослые усыновляют детей?

– Ну?

– Они выбирают себе ребенка, а почему бы ребенку не выбрать из них отца?

– Ну-ну… Теперь вспоминаю твое письмо и мысль, которую назвал неэтичной. Ты хочешь Пробкину подарить отца, а именно Ивана Дроботова?

– Память о нем хочу безраздельно отдать Семену!

– Не много ли мы на себя возьмем, Боря? – в сомнений вымолвил Смирнов. – Есть ли у нас такое право? Я уж не говорю о законном – моральное право?

– Есть!.. Семена тяготит безотцовщина. Я… сироты знают какой это груз. Майор Дроботов хотел, чтобы сын остался жив, вырос Человеком и продолжил его дело. Сейчас Семен живет вполсилы. Таким парням нужен идеал, жизненный пример другого человека, и лучше всего, когда это отец! Семену по плечу и честь, и слава, и жизнь Ивана Дроботова… Мы выполним долг перед погибшими, товарищ генерал!

– Недавно я прочитал в журнале стихи. И будто не поэт, а я, старый солдат, душой своей попросил: «Отпусти мою память, война!» Возможно ли это? А?

Романовский не ответил. Он поймал влетевший в окно лист и, пощипав его губами, высунулся в окно, подставил лицо ветру. «Ветер – это когда трудно идти вперед, хотя перед собой и не видишь преграды, – неожиданно подумал он, искоса взглянув на задумавшегося Смирнова. – А сильно же ты постарел, батя!»

– Борис, ты хорошо подумал?

– Додумывать приехал к вам, Василий Тимофеевич. Должен знать человек, какого он роду-племени? Где корни его? Предположим, что Семен найдет отца и тот окажется изменником родины, ну бывшим полицаем, например. Я беру полярный случай, Василий Тимофеевич! Как после этого сложится жизнь парня? Не будет ли он чувствовать, что корни его гнилы? Комплекс неполноценности такому эмоциональному и сомневающемуся парню, как Семен, – обеспечен!

– Хорошо. Согласен. Но предлагаю тебе другой вариант. Мы сделаем так, что он поверит в родство с Иваном. Сделаем так, что тайна умрет между тобой и мной. И представь, – появляется настоящий отец!.. Ну?.. Что же ты молчишь? Или видишь перед собой уже не сына Героя, а духовного инвалида и слышишь вопрос: «Кто позволил вам мною играть?»

– Отец не появится.

– Это точно! Потому что на твою авантюру я не пойду, хоть она и продиктована высокогуманными целями! Ну-ка, дай сюда фотографию и медальон… Крестиком отмечен Пробкин?

– Да.

– Почему ты так упорен, Борис?

– Чувство такое, будто сын Дроботова жив. Будто рядом. Будто это Семен. Я даже нахожу в его лице, жестах, поведении черты майора.

– Это самообман, комплекс не отданного тобою долга. Но ведь ты не виноват в гибели Дроботова, Боря! Очнись! Пусть жизнь течет своим чередом.

– Последние месяцы я почти совсем перестал спать. Мысли навязчивы до осязаемости. Ночами я вновь проживаю годы войны.

– Так и свихнуться можно.

– Можно.

– Не санатории, не лечебницы, пожалуй, в этом случае не помогут. Остается одно: продолжать поиск. Попробуем найти родителей Пробкина, если не можем найти сына Дроботова. Такой вариант тебя устроит?

– Давайте попробуем, – вяло согласился Романовский.

– Оставь фотографию и медальон пока у меня. Попробую обратиться в солидные компетентные органы. Есть мысль, понимаешь? Мысль!.. Пока ничего больше не скажу. Обещаю в случае неудачи поддержать твое предложение. Но как оно необычно! Мертвый усыновляет живого! Ради чего? Ради жизни!

…На Внуковский аэродром Романовский приехал уже ночью и разыскал на перроне саратовский самолет. Рядом с грузчиками, таскающими в хвостовой отсек большие мягкие тюки, увидел Марию.

– Успели, Борис Николаевич! А у нас в Саратове новости!

– Приятные?

– Очень! А какие – не скажу, по прилету узнаете. Пассажиров будем сажать минут через тридцать, сходите в буфет, кофейком побалуйтесь.

– Пойду закомпостирую билет. До встречи на борту, Маша!

Через полчаса, поднявшись по трапу в самолет, Романовский увидел в салоне Терещенко. Он сидел в удобном кресле у иллюминатора и читал «Неделю».

Как только взлетели, Терещенко вызвал звонком стюардессу. Мария вышла в салон в белом костюме. Из-под пилотки, немного сдвинутой набок, выбивались светлые локоны. Глаза чуть сужены, губы решительно сомкнуты. На миг Романовскому показалось, что перед ним лицо Семена Пробкина – таким оно бывало в трудные минуты. Но, поглядев на пассажиров, пересчитав их глазами, Мария улыбнулась, и сходство с Пробкиным сразу рассыпалось. Она превратилась в милую девочку и, чуть покачиваясь на неустойчивом полу салона, подошла к Терещенко.

Так же быстро, как появилась, она исчезла в головном отсеке и снова вошла в салон с подносом, на котором стояла чашка кофе и вазочка с конфетами.

Терещенко выпил кофе и опять уткнулся в газету. Так он проделал трижды, потом отложил газету и осмотрел пассажиров посветлевшими глазами. Романовский поймал на себе его остановившийся взгляд.

Терещенк овстал, подошел и сел рядом в пустующее кресло.

– И вы здесь, коллега?

– Да, товарищ командир, сегодня мы летим по одной трассе.

– А я и не думал, что наши дороги разойдутся. Несмотря на ваши старания, товарищ журналист, я остаюсь командиром, а вы моим подчиненным. Повторяю, несмотря на ваши потуги.

– Несмотря на ваше решение, я продолжаю летать, товарищ администратор! – в тон Терещенко ответил Романовский, с любопытством наблюдая за ним.