Пират Ее Величества - Николай Курочкин-Креве Страница 39

Ну, если б испанский посол все ж таки о том прознал и задал бы вопрос, у Хоукинза был готов ответ: мол, для охраны выручки во время возвращения, ваше превосходительство. Деньги за рабов можно выручить немалые — и матросы могут соблазниться и взбунтоваться. Или в чужеземном порту разбойники могут напасть — один из команды стакнется с ними и наведет. Да мало ли что может случиться в длинной дороге? Могут негры в трюме восстание поднять! А если на море в ту пору будет волнение, матросы все будут при деле — управлять парусами, поворачивать руль и тому подобное — кто ж будет подавлять восстание, а! Тут одно спасение в солдатах…

А на кой черт мирной экспедиции шестьдесят восемь орудий «Иисуса из Любека»? В том числе двадцать две тяжелых, двадцатичетырехфунтовых, на нижней палубе? Эти-то не для самообороны, а для атак и сокрушения крепостей. Вполне приличное вооружение для боевого корабля первого ранга…

«Ну, как-нибудь выкручусь», — полагал адмирал Джон, уповая более всего на победу, которая и королеву смягчит, и его окрылит так, что он что-нибудь придумает, чего сейчас нет в голове ни намеком… Вот только…

Именно, «вот только». На четвертый день по выходе из Плимута разразился жестокий и, что еще опаснее, продолжительный шторм. В результате этого шторма «Иисус» потек. Да так сильно, что при переходе через океан вполне мог затонуть. Хоукинз распорядился тщательно осмотреть ветерана и составить опись слабых и негодных мест. Он не ждал утешительных вестей от смотровой команды, но итоги ее работы заставили его, вопреки своей обычной умеренности, залпом высадить два стакана спиртного подряд. Корпус оказался равномерно и основательно изъеден древоточцами. Пояс обшивки от главной палубы и на полтора ярда ниже вообще требовалось заменить немедленно. А балки, поддерживающие кормовую надстройку, протыкались ножом на любую глубину без особых усилий. Судя по этим балкам, похоже было, что ближайший шторм сорвет надстройку, развернет ее по ветру — и тогда уж никакие помпы не помогут… Судно перестанет быть управляемым и будет захлестнуто волнами.

Пришлось совершить незапланированный заход на Канарские острова. Там «Иисуса» подштопали. Главное — удалось заменить негодные балки на свежие из узловатой, но прочной Канарской сосны. Испанское владение, Канары, похоже, не проявляли особого рвения в том, чтобы побольше иметь сходства с метрополией. В городе Санта-Крус-де-Тенерифе, сбегающем от городской управы — «аюнтамиенто» — к гавани по склону горы, никто не поинтересовался, чего ради англичане целой флотилией нагрянули в испанское владение. С миром — и ладно. За сделанную для них работу и купленные припасы платят честно, полновесной, непорченной монетой — и ладно. Зашли в порт — значит, так им нужно. Десять дней длился ремонт. Первые три дня Хоукинз опасался попасть в ловушку — и отпускал на берег не более чем по одной шестой экипажа каждого судна враз и не долее чем на четыре часа.

Потом успокоился и разрешил увольнения на сутки для трети экипажа враз. Матросы крутили романы с красивыми и горячими местными дамами. Неосенняя неподвижная жара способствовала любви. И когда суда Хоукинза уходили — их провожали с рыданиями…

— Интересно, все бабы тут одинокие или замужние есть? И если есть, почему они как попрятались? — недоумевали офицеры Хоукинза.

Но это так и осталось тайной: то ли на Канарах были необычайно легкие нравы, и мужчины не мешали женщинам принимать подарки от поклонников, то ли нравы, напротив, были сродни мусульманским, и замужних женщин, а тем более девиц, держали взаперти, и ни один посторонний мужчина не мог рассчитывать даже на то, чтобы просто посмотреть на красавицу. Только погибшие создания, профессиональные грешницы, встречались иностранцам, ибо только они могли свободно ходить по городу. Последнее предположение принадлежало преподобному Эбенизеру…

3

Наконец, в первый день ноября подошли к гвинейским берегам в районе залива Святого Петра, что западнее устья реки Сассандры, на Берегу Слоновой Кости. Там португальцы некогда пытались устроить колонию, но не вышло: влажный климат истреблял европейцев вернее стрел туземцев.

Летняя душная жара не ослабевала даже ночью. А днем не то чтобы шел настоящий дождь, а ежеутренний туман осаждался водяным бисером. Одежда у людей была постоянно сырой, и от этого зацветала плесенью разных цветов, от бордового до синего. Люди покашливали, прибаливали, кто постарше — у того ныли кости. Призрак лихорадки маячил поблизости.

— Если не добудем негров до субботы — уйдем из этого места, доподлинно гиблого! — объявил Хоукинз во вторник.

Но большинству офицеров и этот срок казался недопустимо долгим…

Первые две попытки захвата рабов закончились неудачами, причем в каждой из стычек у англичан были убитые. А во время третьей попытки в Хоукинза попала отравленная стрела. Дело было так. Лазутчики, высланные Хоукинзом, доложили, что все взрослые мужчины селения, расположенного в четырех милях от стоянки англичан, пошли на охоту в направлении западнее своего поселка — то есть поселок оказывается между неграми и кораблями. Хоукинз решил напасть на деревню, захватить женщин и детей — и, самое главное, стариков — и потом обменивать их на здоровых, молодых, сильных негров. Но когда англичане напали на деревню, женщины подняли невероятный вой, который был слышен, наверное, на много миль вокруг.

Услышав голоса своих жен и тещ, матерей и сестер, охотники оставили добычу под охраной нескольких человек и бегом бросились к поселку. И догнали англичан, движущихся, благодаря сопротивлению своих пленных, медленнее, чем шагом. Негры сразу открыли прицельную стрельбу из лесу, не показываясь на открытом месте.

Что стрела, поразившая адмирала, была отравленной, стало понятно сразу, потому что ранение было вообще-то пустяковое — в левое плечо, но уже через минуту предводитель англичан потерял сознание и начал бредить вслух. Язык его ворочался все хуже и хуже. А через час после ранения Хоукинз начал чернеть и распухать! К этому времени стычка закончилась тем, что пленных освободили и вместе с ними скрылись все в лесу. Англичанам досталось брошенное селение, под навесом в центре которого лежал раненый (или вернее сказать будет уже — умирающий) Хоукинз. В селении, окружающем площадь кольцом похожих не то на птичьи гнезда, не то на пчелиные ульи, но уж никак не на человеческие жилища хижин из серовато-желтой глины, оставалось всего несколько человек — слишком больных или слишком дряхлых, чтобы имело смысл их забирать в заложники.

Старик-штурман Нэд Крамниган, плававший еще с Хоукинзом-отцом, бубнил, что пропадает мистер Джон совершенно зазря, исключительно потому, что забыл уроки отца. А того весь его богатый опыт утвердил в мысли, что негры — фаталисты и потому брать у них заложников бессмысленно. Они не предпринимают усилий к тому, чтобы освободить своих жен и детей и даже родителей и старейшин. Эти — да, бросились на выручку, потому что были рядом.

А вообще-то они сразу начинают оплакивать пленных — еще живых и рядом находящихся. А оплакав — обычно через два дня на третий — идут в бой, мстить. И дерутся тогда страшно, ожесточенно и не щадя своей жизни. По бою можно прийти к выводу о том, что они верят, подобно христианам, в бессмертие души и спешат к загробной жизни, чтобы там вновь встретиться со своими близкими.