Тайна Черной горы - Георгий Свиридов Страница 39

А в тот вечер Степаныч с каким-то душевно радостным чувством смотрел на первого секретаря крайкома, слушал его взволнованное выступление и тихо гордился, что судьба за годы жизни на земле трижды сводила его с ним и что каждая встреча имела определенно важное значение для Степаныча, она как бы определяла его пути в будущее.

В первый раз они встретились тревожной осенью сорок первого под Наро-Фоминском. В сыром, наспех вырытом окопе на берегу нешумной и неширокой подмосковной речки Нара, где, готовясь к бою, зарылись в землю грустные остатки стрелкового полка. Впрочем, от того, довоенного, полка, оставалось лишь знамя, пробитое пулями и осколками, заштопанное мужскими руками, да несколько красноармейцев, в том числе и Степаныч. Поднятые по тревоге на рассвете двадцать второго июня, солдаты полка ни разу не отступали под натиском противника, а только с боями отходили по приказу вышестоящего военного начальства на новые рубежи. Личный состав пополнялся много раз и так же быстро редел, но боевой дух и традиции полка сохранялись, хотя это и была обычная войсковая часть. Во многих страшных переделках побывал он, Степаныч, за эти несколько месяцев войны, считай, каждый день, а то и час встречался со смертью, многих своих старых по полку друзей-товарищей потерял, многих так и не успев захоронить, да и из новых порядочно, а его самого судьба счастливо хранила, если не считать множества всяких мелких ранений да царапин, которые на нем заживали быстро, и Степаныч в тыл дальше своего полкового походного лазарета не уходил, где, подлечившись, чуть поправившись, возвращался раньше срока в свою роту, к своему станковому пулемету «максим».

В тот тоже лунный, но холодный вечер невеселые мысли теснились в его голове. Шутка ли, – сказать вслух даже страшно! – доотступались почти до самой Москвы, столицы нашей родины, да и здесь, возле этой неспешной речки, долго ли они удержатся, если штыков в роте осталось всего ничего? Поштучно пересчитать, то оторопь возьмет, а пополнения не обещали, поскольку на других участках, видать, положение еще похлеще тутошнего. И здесь не мед-сахар. Четыре атаки отбили и бомбежку выдержали. И у своего пулемета «максим» оставался Степаныч в единственном числе, поскольку второй номер расчета выбыл в тыл своим ходом, получив серьезное ранение в плечо уже после боя, вечером, во время остервенелой бомбежки всего переднего края обороны.

Степаныч сам старательно чистил еще не остывший пулемет, грея руки о теплый металл оружия, с обидной грустью думал о предстоящем завтрашнем бое. Гитлеровцы наверняка с рассветом опять пойдут на штурм-атаку, попытаются одолеть реку, этот не шибко-то грозный водный рубеж, да нашу тонкую, на живую нитку, спешно сооруженную оборону. На той, немецкой стороне, нахально-весело вспыхивали ракеты, ярким светом заливая окрестность. А когда они тухли, то за рекою на темном лесе печально белели стволы березок, словно нарисованные мелом на классной доске прямые черточки, и от их видения грустно становилось на душе и обидная злость закипала в сердце, потому что родная земля, беречь которую он давал торжественную клятву, топчется чужими подошвами торжествующего в победе врага.

А за полночь, когда луна опускалась к далекому земному горизонту, пришло нежданно подкрепление. В окоп спрыгнул лейтенант и с ним незнакомый боец.

– Степаныч? – позвал тихим голосом лейтенант.

– Ну, – отозвался пулеметчик.

– Опять твое заклятое «ну»! Когда-нибудь я тебе отучу от нуканья аль нет?

– Так точно! – отозвался тут же Степаныч, и не ясно было лейтенанту, что же он хотел сказать в ответ.

– Вот второго номера тебе привел. Фамилия Шитиков. Рядовой Шитиков, – и добавил, глядя на ракеты: – По всему видать, немцы готовятся, жгут осветительные без экономии. Завтра у нас тут жарко будет, как пить дать. Так что приказ один – назад ни шагу!

– А мы с вами, почитай, от самой границы сами назад ни шагу так и не сделали, а вовсе по приказу, – беззлобно ответил Степаныч.

– Разговорчики!

– Так точно! – снова бодро ответил Степаныч.

Когда лейтенант удалился по ходу сообщения, оставив их одних, они познакомились.

– Меня звать Алексеем, – сказал Шитиков, голос у него был мягкий, доверительный и в то же время спокойно-уверенный, какой бывает у людей, знающих себе цену, умеющих постоять за себя. – А может, и тебя по имени, а? Даже при луне видно, что не старше моего. Ты сам-то с какого года?

– Я-то? Ну, с двенадцатого.

– Так мы одногодки, – сказал Шитиков. – Что ж я тебя буду по отчеству? Даже неловко как-то.

– Дык все привыкли в полку, все так кличут, – пояснил пулеметчик. – Звать-то меня Степаном, и отца Степаном, и фамилия Степанов. Как видишь, кругом одно и то ж выходит. Вот потому и пошло – Степаныч да Степаныч. А по мне все едино, хоть горшком назови, лишь в печь не совай.

– Тогда понятно, – произнес Шитиков и спросил: – Давно воюешь?

– Ну, – утвердительно произнес Степаныч. – С самопервого дня. И живой, как видишь. Так что бить их, поганых, можна! Много я их на тот свет отправил, покосил пулеметом. Только отступать, скажу тебе по совести, до тошноты обидно, прямо все внутри воротит.

– А мы больше отступать не будем, Степаныч, и все! Хватит! Потому как некуда – позади Москва, – Алексей говорил так убежденно-уверенно, что невольно хотелось верить ему.

– Ну! – согласился с ним Степаныч и подумал: «молодо-зелено, еще сам-то и пороха не нюхал, а тож, как комиссар наш, высказывание свое говорит. Как ты завтра запоешь, когда немец попрет? Вот тогда и поглядим-посмотрим, на что ты годен-способен, какая кишка у тебя, тонкая, как нитка, что рвется запросто, лишь потяни, аль крепкая, как канат?» А вслух сказал: – Верные слова говоришь, хоть и видно, что еще молодой и необстрелянный.