Приговор - Иван Любенко Страница 38

— Благодарю вас, — тихо выговорил командир бронепоезда и вновь наполнил стаканы. И статский советник молча выпил.

— «Офицером» я командую недавно, — сменил тему разговора полковник. — Слава Богу, в Новороссийске установили самый большой тендер — на шесть тонн угля и тысячу ведер воды. Топлива хватает на двухдневный пробег, воды — на сутки. А представьте, был бы, как другие, на дровах? Не приведи Господь! Где в степи отыскать столько леса, если на каждые десять вёрст надобно полкубометра дров? Но есть два недостатка: дым из трубы, демаскирующий состав, и привязанность к железной дороге. Тут неприятелю полное раздолье: хочешь — взрывай пути, а нет взрывчатки — разбирай полотно или делай завалы. Без ремонтной бригады не обойтись. Возим с собой запасные рельсы и шпалы. Жаль, у меня нет ни одной блиндированной дрезины с пулемётом. В случаях с завалами она бы очень помогла.

— Броня надёжная? — осведомился Ардашев.

— От пуль и осколков защитит, но трёхдюймовый снаряд ^[11] пробьёт с расстояния в полторы версты и «ой!» не скажет (кстати, когда я принял бронепоезд, у меня была всего одна такая пушка образца ещё девятисотого года и две пулемётных площадки). А вот артиллерийскому посланцу с 42-х линейной пушки ^[12] хватит и две с половиной версты, чтобы попасть в паровоз. И спасения от этой смерти нет. Увеличишь броню, а она большей частью из котлового железа, вырастет вес состава. Тогда не всякий мост выдержит. Выход один — опередить врага. Так и воюем. Шестьдесят семь офицеров и сорок шесть солдат. Единственное, что я смог сделать — это максимально обезопасить паровоз. Распорядился поставить его между двумя броневагонами, а так же провёл телефон в командирскую рубку — небольшую кабину, накрытую куполом из толстого стекла и расположенную на тендере паровоза. Из рубки удобно отдавать приказания, как машинисту, так и бойцам. — Он внимательно посмотрел на статского советника и спросил: — А вам доводилось бывать в бронеплощадках во время боя, да ещё и в летний зной?

Клим Пантелеевич покачал головой.

— Там задохнуться можно. Горячие, как уголь, стволы и раскалённая броня. Некоторые от жары теряют сознание. Но, несмотря на это, десяток пулемётов по одному борту и две пушки, бьющие шрапнелью, остановят любую конную атаку. Потому красные нас в плен и не берут. Расстреливают на месте. А мы всё миндальничаем с ними, разбираемся: кого под трибунал, а кого, как овец заблудших, назад к нам. Даём винтовку, ставим на довольствие — и в бой. А где гарантия, что они не предадут? — Полковник поднялся. — Пойду в рубку. Надеюсь, доберёмся без приключений. Не скучайте.

— Я взял с собой томик Чехова, — кивком Ардашев указал на саквояж.

— Господи, как я вам завидую! Книгу в последний раз открывал ещё до войны. — Он вздохнул. — Ладно, мне пора.

Полковник ушёл.

В вагоне становилось нестерпимо душно, и вскоре носовой платок стал совсем мокрым. Чтение давалось с трудом. Клим Пантелеевич прилёг и закрыл глаза. Но спать совсем не хотелось. Мысли возвращались в Ставрополь, а потом улетали, точно на фантастическом ракетоплане, в Петроград, а оттуда — в Константинополь, Персию, и дальше — в Британскую Ост-Индию. «Помнится, в Бомбее тогда тоже стояла адова жара, — вспомнил статский советник одну из первых заграничных командировок».

Вдруг протяжным воем заскрипели чугунные тормозные колодки. Поезд стал.

Статский советник открыл дверь купе. Лица солдат были взволнованны.

— Вам, — он указал на одного из них, — занять оборону в начале вагона. А вам — велел другому — в конце. Без моей команды никого не пропускать. Огонь открывать после предупреждения: «Стой! Стрелять буду!». Ясно?

— Так точно, ваше благородие!

Клим Пантелеевич крутнул ручку телефона. В трубке раздался щелчок.

— Полковник, что там у вас?

— Впереди завал. Возможно засада. Выслал разведку.

— Ясно.

Не успел Ардашев положить трубку, как совсем рядом закаркал очередями пулемёт и, в унисон с ним, захлопали короткие винтовочные выстрелы — один, второй, третий…

Через смотровую щель было видно, что со стороны железнодорожного полотна короткими перебежками приближались к вагону солдаты. Статский советник привёл «Льюис» в боевое положение и нажал на спусковой крючок. Первой же очередью удалось уничтожить пулемётный расчёт врага. Оставшись без огневого прикрытия, противник залёг. Забухала пушка. Шрапнель скосила редкий кустарник и вонзилась в землю. Застучали остальные пулемёты «Офицера».

Красные вновь сделали попытку приблизиться. Один из наступавших сделал резкий рывок к вагону и успел кинуть две гранаты. В момент последнего броска Ардашев припал к прикладу и дал короткую очередь. Большевик упал, но где-то внизу раздались два взрыва. Вагон закачался, однако с рельс не сошёл.

Из бронепоезда высыпалась штурмовая офицерская группа. Бой шёл теперь по обе стороны полотна.

Противник, прижатый к земле, отвечал нечастыми выстрелами и начал отходить. Шрапнель догоняла отступавших, пытавшихся скрыться в балке. Понимая, что их участь предрешена, красные остановились и подняли на штык трёхлинейки белую нательную рубаху. С другой стороны поезда перестрелка ещё продолжалась, но недолго. Двум красным на лошадях удалось скрыться. Убитых насчитали двадцать два человека. Остальные сдались. Среди личного состава бронепоезда тоже были потери: погибли два офицера и три солдата. Двое получили тяжёлые ранения и три человека — лёгкие.

Восьмерых пленных пригнали к поезду. Опустив глаза и сбившись в кучу, они стояли тут же, прямо перед блиндированным вагоном.

Статский советник вернул охрану к своему купе и спрыгнул на насыпь. Солнце палило нещадно. Сухой степной ветер гонял по полю круги ковыля. Навстречу шагал Керже.

— Что там? завал? — поинтересовался Клим Пантелеевич.

— Развели рельсы. Они придумали изощрённый способ: убирают шпалы, и, привязав к лошадям рельсы, разводят их в стороны на три-четыре аршина. Конной тяги для этого вполне достаточно. Вернуть рельс в обратное положение уже невозможно. Поэтому с ремонтом придётся повозиться. Думаю, часа три-четыре уйдёт на восстановление дороги, — ответил полковник и, указывая на труп большевика с красной звездой на фуражке, лежащего напротив купе Ардашева, спросил: — Уж не вы ли его укокошили?

— Видимо, я. Но две гранаты он всё-таки успел бросить под вагон.

— А лицо интеллигентное. На вид наш с вами ровесник. Совсем не похож на этих бродяг, — он кивнул в сторону пленных. Расстегнув правый карман гимнастёрки убитого, достал красноармейскую книжку, посмотрел, потом хмыкнул удивлённо и прочёл: — Ардашев Пантелей Петрович, 1868 года рождения. Комиссар из Екатеринодара. Уж не родственник ли вам?

— Наверное, однофамилец. Никогда не слыхал.