Таежный гамбит - Юрий Достовалов Страница 38

— Нелицеприятно? — презрительно фыркнул Дитерихс. — Да это мягко сказано, генерал! — Дитерихс поднялся и начал широко шагать из угла в угол. — Скажите, как иначе можно относиться к правительству, — он выделил это слово и даже поднял вверх палец, будто показывая всю важность и ответственность этого института, — которое все средства распылило на заискивания с японцами и сюсюканье перед этим Семеновым?!

— Вы воевали в японской кампании… — Мизинов понял чувства генерала и старался быть снисходительным.

— Да и не в этом только дело! — не дал ему говорить Дитерихс. — Я бы еще смирился с тем, что недавний враг хозяйничает на русской земле. Что ж поделать, времена меняются. Но бездействие! — он резко, будто рубя, рассек воздух кулаком. — Почему, вы думаете, многие офицеры здесь, да где угодно не хотят идти под знамена Меркулова? Я вам отвечу. Потому как не чувствуют в нем своего. Не видят в нем не то ли что боевого офицера, — генерал презрительно усмехнулся, — но даже честного политика не видят в нем!

— Все верно, Михаил Константинович, — согласился Мизинов. — У меня сложилось ровно такое же мнение об этом субъекте…

— И после этого вы?..

— Но ведь что делать, ваше превосходительство? — Мизинов урезонивал скорее себя, чем Дитерихса. — Я бездействую полтора года. Это не по мне, поверьте. Вдруг выдается шанс бороться, и вы… вы пресекаете все мои помыслы! Не могу я сидеть сложа руки, не могу спокойно ждать старости, смерти!.. — он разволновался и не заметил, что, возможно, обидел собеседника.

— Я тоже не собираюсь просиживать здесь остаток жизни, как вы говорите! — оборвал его Дитерихс, насупившись. — Больше того скажу, что мое время еще придет, будьте покойны. Но только там не будет господ Меркуловы и иже с ними! Но сейчас очень сожалею, Александр Петрович, зная вас как боевого офицера, что вы с ними. Честь офицерского мундира пятнать участием в банде каких-то проходимцев…

— Не с ними я, ваше превосходительство, не с ними! Я — с родиной, которая только единственно через нас чает теперь свое спасение. Конечно, не Меркуловым спасать Россию, но остались покамест те, кто ни за что не променяет офицерский мундир! Вот и я не желаю его прятать — ни в Харбине, ни во Владивостоке за спиной Меркуловых.

Они напряженно молчали. Наконец Дитерихс поднялся:

— Простите меня, Александр Петрович, возможно, я погорячился! — он протянул руку Мизинову. Тот встал и пожал ее. — В любом случае я глубоко уважаю вас как стойкого борца. Поверьте, редко с кем я бываю так комплиментарен. Обещание, не извольте беспокоиться, остается в силе.

Мизинов поклонился и повернулся выйти, но Дитерихс окликнул его.

— Поверьте, Александр Петрович, мне тоже хочется действия… Но и переступить через свои убеждения тоже не могу. Меркулов ведь социалист. Ну, куда мне с ними? Но вот помочь вам людьми вполне могу. Хорошие офицеры вам ведь наверняка понадобятся. Есть тут у меня немало таких, как вы, рвущихся в пекло все одно под какими знаменами, — съязвил Дитерихс, но Мизинов на этот раз решил промолчать.

— Буду очень благодарен вам, Михаил Константинович, — только и сказал он и поклонился.

— Вы когда отбываете?

— Дня через три.

— Прекрасно. Они встретят вас на вокзале. Найдете местечко для них?

— Для ваших — непременно, Михаил Константинович.

— Ну, тогда желаю вам победы, Александр Петрович, и храни вас Бог! — Дитерихс проводил Мизинова до двери.

Вернувшись в кабинет, Дитерихс закурил, долго молча стоял у окна, глядел на тусклый осенний пейзаж за окном, и думал, думал.

«У него, правда, золото, немало золота. На эти деньги можно оснастить хорошую, крепкую армию… Но все же, — он погасил окурок, — все же их наступление, увы, обречено. Не было благословения всему Белому делу, не было. И эти последние всплески — наивны, романтичны… Да, мы обречены. И никакое золото, увы, нас уже не спасет. Да и что такое самое это золото? У Колчака не сохранилось, и что — пойдет впрок теперь? Не пойдет. Само это золото — золото обреченных!.. А может быть, Мизинов прав? Может, эта обреченность и есть наше искупление? Может, долг каждого честного офицера — испить до конца эту обреченность, погибнуть, кровью своей смыть чьи-то предыдущие грехи?.. Может быть, может быть…» — усиленно думал Дитерихс, думал до тех пор, пока папироса потухла и обожгла ему пальцы.

Мизинов, возвращаясь к себе, тоже вспоминал этот разговор. Грустно, конечно, что он получился нервическим и недоговоренным каким-то. И в то же время Мизинов был уверен, что пригласи сейчас Меркуловы Дитерихса возглавить подобную экспедицию — он бы согласился не раздумывая. Не пригласили…

«И все равно не приведи Господь, чтобы его предчувствия оказались пророческими!» — думал Мизинов всю дорогу.