Набег - Алексей Витаков Страница 38

Увидев своего предводителя выбитым из седла, татары попятились.

— Амир! — Мурза сидел на земле, широко раскинув ноги и крутил головой во все стороны.

— Да, почтенный! — Сотник вырос мгновенно.

— Сколько прошло времени?

— Ты уже приходил в себя. Мы хотели перенести тебя в шатер, но ты воспротивился. Шлем выдержал удар. Только вмятина осталась небольшая.

— Я спрашиваю: сколько прошло времени?

— Около двух часов, господин, — соврал сотник. На самом деле прошло более трех часов, и солнце стояло уже высоко.

— Берег взят?

— Нет. Атака захлебнулась. Воины подумали, что тебя смертельно ранила пуля, и стали отступать. Я тоже не знал, как поступить.

— Захлебнулась?! Вы стая трусливых собак! Ты, ты опытный командир, разве не видишь сам, что нам противостоит горстка совсем еще юнцов. Если бы я знал, что берег хорошо укреплен, то разве бы посылал своих людей на гибель? Я их видел, этих казаков! Каждому из них вряд ли перевалило за восемнадцать. Какие-то мальчишки задержали целое войско!

— Мы сейчас же возобновим форсирование… — Амир попятился.

— «Возобновим»! — передразнил Кантемир-мурза. — Мы вчера еще должны были встать арьергардом, а сегодня к вечеру закончить переброску основных сил на тот берег. Под Смоленском поляки перейдут в наступление, а мы не успеем ударить с тыла русскому войску. Ты хоть это понимаешь?

— Понимаю. И готов понести наказание…

— Они уже задержали нас на сутки! О, Всемогущий, почему вокруг меня столько дураков?! Ты хоть имеешь какое-то представление об их численности?.. Чего молчишь?

— Я думаю, не больше десятка, великий!

— Десятка?! Да я, рискуя жизнью, самолично видел только четверых. Четверых! Ты это понимаешь?

— Они дерутся подобно духам подземелий! Зачем такое упорство, не пойму! Мы ведь все равно их одолеем.

— Они сражаются не как духи, а как воины, выполняющие свой долг и хранящие честь. У нас немного таких воинов. А если бы…

— Отдай приказание, непобедимый, и ты увидишь своих воинов в деле!

— Я уже их видел. Сколько трупов придется хоронить?

— Всего пятеро убитых и семеро раненых.

— Врешь, Амир! Говори как есть.

— Убитых одиннадцать. Раненых почти нет. Я же говорю, у них клыки шайтанов и сердца безжалостных дэвов!

— Ладно. Нельзя терять время. Отведи свою сотню от берега. Атаковать теперь будет сотня Гумера.

— Но, непобедимый…

— Я все сказал! Мне не нужны сейчас осторожные овцы, медленно щупающие дно ногой, перед тем как ступить. И не нужны те, кто опасается пули, словно проклятия свыше. Пусть идут свежие силы. Гумера ко мне!

— Слушаюсь, лучезарный!

Гумер приказал взять с пожни несколько жердей, связать их между собой. Затем составить плотно друг к другу три щита, скрепить. На эти три щита положили сверху еще три и еще. Примотали щиты к комелю жерди. Получилось висячее, непробиваемое забрало. После этого воины подняли над головами скрепленные жерди с забралом. Сверху, прямо на головы, им положили каждому по двойному щиту. Получилась своеобразная «гуляй-крепость», где забрало находилось впереди примерно на шаг от первого воина в цепи. Сотник коротко скомандовал, и крепость двинулась к воде.

— Э, ты только глянь, Кородым, штуковину-то какую прут! — Буцко вытаращенными глазами смотрел на татар.

— Вот же ж… и целить не в кого! — Кородым пытался поймать прицелом брешь.

— Ты целься, Кородымушка. Сейчас они чуть завернут, и ты их уши увидишь.

«Гуляй-крепость» завернула по броду влево. Но к удивлению русских стрелков, там тоже не было ни одной щели. Щиты были и сбоку.

— А, попробую! — Кородым спустил крюк. Грянул выстрел. Пуля врезалась в обод щита и увязла в толстой коже и сухом дереве. — Не-а, Буцко. А тебя все хотел спросить, зовут-то как, ну имя, что ли?

— Да ну тя! — Буцко напряженно вглядывался в приближающихся татар, перезаряжая одновременно пищаль. — Вот, держи. А мне-ка пустой дай. Счас я им!

— Ты чего задумал?

— Казаки с поля боя без команды не уходят. Запомни это, если еще хочешь стать нашим! — С этими словами Буцко схватил за дуло пищаль, словно дубину, и выпрыгнул из ложбины.

А татары находились уже совсем недалеко от берега. Буцко влетел в воду так, что от его огромного тела шарахнулись волны. Размахнулся и со всей своей невероятной силой опустил приклад ружья на лоб «гуляй-крепости». Крепежи и веревки лопнули. Щиты посыпались в воду. Сама конструкция поехала набок. Казак замахнулся еще раз и буквально раскроил череп впереди идущему степняку. А потом заорал что есть мочи:

— Стреляй, Кородым! — продолжая метелить прикладом татарские головы.

На противоположном берегу сотник Гумер отдал короткий приказ и сразу несколько лучников выпустили свистящие стрелы. Буцко не стал уворачиваться, он поднял голову и смотрел, как по невысокой дуге к нему приближается смерть. Подобно клювам хищных птиц, стрелы вонзились в глаза, пробили щеки, вошли в плечи и грудь.

Версалий Буцко рухнул навзничь, и через миг течение уже несло его тело, медленно вращало вокруг незримой оси, став для совсем молодого, восемнадцатилетнего казака последней дорогой.

— Эх, Буцко, ты Буцко!.. Ну, ловите, псы драные! — Кородым выстрелил и был точен. Выстрелил еще дважды, отправив на тот свет столько же, сколько затратил пуль. А потом, оценив, что перезарядить не успеет, схватил татарскую пику и с ней наперевес бросился к берегу. Влетел по колено в воду. Перед ним уже выписывал кривым клинком по воздуху молниеносные дуги крымский завоеватель. Лицо, покрытое шрамами, кривой оскал, узкие стеклянные глазки. Кородым всадил в это лицо, в эти звериные скулы, в этот сведенный морщинами лоб наконечник своей пики. Но выскочивший из-за плеча своего товарища, другой степняк несколькими ударами сабли превратил лицо крестьянина в кровавый кисель.

На противоположном берегу, верхом на боевом коне, в помятом пулей золотом шлеме, возвышался человек, безумно мечтавший когда-то о славе поэта. Звали его Кантемир-мурза. Он смотрел на последние мгновения неравного боя и едва сдерживал слезы, ибо сердце его в тот момент было переполнено горьким стыдом, душераздирающим сожалением и необыкновенным восхищением перед павшими.

А сожалел крымский полководец не о своих воинах, и, безусловно, не их действиями был он восхищен.