Первый великоросс - Александр Кутыков Страница 37

Чубок умчался.

— Казна скудеет княжева. Боронит он землю окрест, гонит вражин от вас подале! Да ветшает одежа на плечах воев. Железа мало, а купить не на что — никто дань не шлет.

— А от татей лесных — таких, как ты, — князь боронит?

— Умом-то возьмись! Княжим людинам поверь! — вмешался Щек, и Остен, начинавший было бушевать, поостыл:

— Ты в толк взять не хочешь, что мы не воры и что за татями гоняться князь не должен по лесам?

— Вражины — через год, худые люди — через день! — не верил староста.

— К поселку за рекой подбирайтесь — тамо вам и щит будет, и покой. Лишки продадите киевлянам аль нам.

— Я вас знаю! С того берега вы, и никакие не княжьи люди — воровать дюже горазды!.. Вот мой толк об вас. А вон наши мужички идут!..

С пригорка махал мечом Чубок.

— …Ступайте с миром и не вертайтесь. Не ровен час — покормим вами волков!

— Ну, как знаешь, Еземок… — удивительно спокойно ответил Остен.

Комонные поднялись к Чубку. Тот стоял в окружении деревенских мужиков и парней, приготовивших луки, а кто и ножи.

— Что, лесные люди, как жизнь? — будто порадел за них душой Остен.

Те молчали. Снизу показывал какие-то знаки Еземец.

— Разогнать бы их по полю, бесов, да колонтарей не маем ноне! — объяснил свое настроение Остен, когда чуть отъехали. — Ладушки были — ждите в гости вскоре и мужов свирепых, и дюже страшных, ха!..

Проехали звериными тропами к реке. Второй раз залезли в воду. Кони плыли, люди держались за хвосты. Река здесь была немного уже, чем у Ходуниного дома. Вода дыбилась, плелась-выплеталась из большого донного желоба косицей. Люди крепко держались за животинушек, но холод отрывал руки, заносил и тянул пловцов в зыбь. Кони дергались, одолевая стихию, что утяжеляло положение дружинников.

Пожилой Остен, скрипя зубами, старался работать ногами, но тело плохо слушалось его. Сердце сбивалось и отказывалось держать дыхание. Щек заметил это и крикнул:

— Подтянись по хвосту, а то захлебнешься!

Остен от обуявшего его ужаса мало что соображал и не мог, бессильный, ни перебирать руками, ни поднять голову, ни держаться. Тугая и вертлявая косица воды вплела его в себя с головой. В пяти шагах от берега, на самой большой глубине, в самом ледяном месте изнуренное последними невзгодами тело огнищанина оторвалось от лошади. Река глушила, топила его крик.

Щек, не раздумывая, бросил хвост и, выпрямившись рыбкой, устремился за Остеном. Поймав его за холку широкой лапой, откинул голову командира из воды, дав дыхнуть, но тот уже хлебнул мутной холодной жижи и клокотал полуживой, хватаясь бессознательно цепкими руками за одежу Щека. И утонуть бы им вместе, но тут молодой, не прекращая барахтать ногами, шаркнул оными по дну.

Вместе вывалились из пучины. Щек искал ногами твердыню, вставал, утопая в будто двигавшемся навстречу дне, но держал пускавшего пузыри Остена. Старый погружался с головой. Молодой постоянно подтягивал оного к себе. Вдруг поток сбил его и перекинул через мельтешившего руками Остена. После кувырка оба встали по пояс в воде, хрипели, глазами ловя свет. Щек, рыча, и Остен, стоная, из последних сил бросились на берег и рухнули на твердь плашмя. Остен булькал глоткой и натужно дышал. Щек крикнул спешившим к ним вдоль берега переправившимся парням:

— Прыгай, Чубок, ногами ему на живот! Еще, еще!.. Будя, будя!..

…Когда Остен смог выпрямиться в седле, доплелись до Поречного. Старый испытывал странное чувство: «Коль бы утонул — уж не мучился б… Нет ни единого людина, который мог бы со мной, а я с ним поговорить просто-запросто. И раньше-то редко встречались, а щас… Может, Чубок или Синюшка?.. Нет, возгряки совсем… А Щек? Этому выблудку я еще и должен быть благодарен!.. Занятно, взаправду был по киевским законам у него батя отряженный, или Ростанка и тамо нагуляла?..»

— Сыне, друже, я тебе жизнью обязан! Настоящий мужчина! Дети возгордятся тобой! А твоему тяте, кем бы он ни был, щас бы я в ножки челом бил!.. Спаси боги.

— У князя Игоря в дружине сгинул он… Штой-то ты вспомнил мою кровь?

— Когда шел на тло, не токмо это вспомнил. Берегися, сыне. Завтра поедем разбираться с мутарями. Ночуй здесь, забавляйся!.. Ан, нет— ты с жинкой связан купно! Отдыхай лучше, стерегись…

Но кара заречным отложилась. Остена вечером залихорадило, он метался в жару, бредил последним происшествием.

Щек остался — домой ехать взаправду было уже поздно. Подходили молодые бабы, вздыхали на ухо, перекатывали истомленные телеса, жалились, просили очами…

Щек пробыл в Поречном и весь следующий день, опасаясь попасться на глаза сестре жены Хиже. Но ни ее, ни Хорсушки видно не было.

Не дожидаясь выздоровления Остена, пробыв в гостях два дня, вернулся домой, объяснив отсутствие болезнью Остена и сборами в поход. Длеся была бледна из-за неведения и плохого ощущения. Но никто и не подумал наведаться в Поречный за вестями: Гульна не отпустила никого. Впрочем, все верили в удачу щекастого востроглазого мужика. Росший без излишков заботы и опеки, приучил он свою голову работать за три.

Через время Остен выздоровел и поднялся. Высох, потемнел глазницами. В голове было нехорошо от бредовых видений. Торопился развеяться. Крикнул сбираться в поход и попросил найти Хорсушку.

— Его нет в тереме уже давно… — ответил Чубок.

— А где же он?

— Перебежали в тот теремок, и давеча был там.

— Все с женой своей ненаглядной…

— Да не только, — встрял Синюшка. — С женой и с Козичем сидят сиднем.

— Поди, рыжий сказал бабе своей о мошне оборотня! — зло вскрикнул Остен. — Я их мякинные сути наскрозь вижу! Эта гадюка киевская теперь от Козича не отстанет! — Остен осклабился. — Чубок, Синюшка, будьте готовы наведаться к ней с дружками! Я Хорсушке сделаю!..

Он спустился с полатей и в нижней светлице крикнул:

— Браты, слухай тут! За Козичем, за бабой киевской зыркать в оба ока! А наперво — за тем, чтоб они никуда не делись! Нутром чую — что-то есть!

Вдруг вошел Хорсушка, видимо, кем-то предупрежденный о пробуждении болевшего главы и деловито уселся.

— Хорсуша, поедешь с нами? — въедливо спросил Синюшка.

— Уйди, возгря! — спокойно ответил Хорсушка.

— Грозен. Ты чего, не належался со своей или нанюхался с Козичем? — У Остена исчезало ощущение досмотрщика.

— А то ль обоими не удоволен? — съязвил Чубок. Засмеялись даже бабы у пристеночной печи.

Рыжий тоже улыбнулся, но и улыбка отделяла его от остальных. Он как-то изменился: усох, что-то стало ему здесь не мило.

— Хорсуша, — широкой улыбкой радовался Остен, — я приболел. Езжай за меня. Разберись с людишками за рекой, а я останусь с Хиженушкой твоей.