Тайны острова Пасхи - Андрэ Арманди Страница 37

* * *

Ни малейший шорох не предупредил меня об ее приближении, когда ее красивая голова показалась в рамке звездной ночи, за приподнятым полотном палатки, закрывающим вход в пещеру; я еще ждал ее, но уже не надеялся, что она придет.

Я ожидал, вытянувшись на низкой складной кровати. Легким прыжком вошла она в пещеру и уселась рядом со мною.

― Как ты запоздала, ясная зорька!

― Надо было, чтобы Атитлан заснул.

― Кто это Атитлан?

― Атитлан?..

Она, по-видимому, была удивлена моим вопросом, как будто бы ставила его сама себе в первый раз, и, раздумывая, она ответила на него:

― Атитлан?.. Это тот, который всегда был со мною, с тех пор как я себя помню. Это мой водитель, мой слуга, моя поддержка, мой друг. Он стережет меня, кормит меня, защищает, бранит, любит...

― Любит тебя?..

Проведя пальцем по моему лбу, она, разгладила на нем морщину и улыбнулась мне.

― Не морщи так лба, ты станешь похож на Атитлана. Он стар, очень добр...

― Значит, это твой отец?

Она выпрямилась с внезапной гордостью, сверкнувшей в ее ясных глазах.

― Атитлан не моей расы. Атитлан только жрец.

― Как твое имя?

― Эдидея. Но ты ничего не знаешь. Иностранка не сказала тебе?

― Какая иностранка?

― Та, раса которой ограбила мою расу: Корето!

При имени Корето глаза ее полузакрылись; в них сверкнуло бурное пламя.

― Корето знает тебя?

Она углубилась в какие-то далекие воспоминания.

― Святые отцы могли учить нас одному и тому же; но они не смогли заставить наши сердца забыть кровь, которая их питает.

― Что она сделала тебе, Эдидея?

― Она? Ничего. Мать ее матери все отняла у отца моей матери. Что еще могла бы сделать мне она?

― Значит, твой отец был начальник?

― Начальник?

В ее голосе зазвучало презрение, гордость, а в ее ответе ― величие:

― Я ― дочь Инти.

Дочь Инти... Внезапное волнение охватило меня. Я вспомнил о гноме, о цели, которую он преследует, об обязанности, которую он мне предписал, о своем обещании, о власти его ужасных глаз, которые заглядывают в мою душу... и уже стал думать о неизвестном средстве, которое могло бы избавить меня от его власти. Я не хочу... Я не хочу...

Она ошибочно истолковала омрачившую меня заботу.

― Не бойся ничего, ― сказала она. ― Скалы не обрушатся больше над вашими головами. Я запретила.

― Так, значит, это твой голос, раздававшийся на вершинах, слышал я в тот первый вечер, маленькая моя царица?

― Не надо сердиться на Атитлана. Увы, для нас иностранцы всегда были врагами. Он защищает мое убежище и не знает...

― Чего же это Атитлан не знает?

Внезапная краска разлилась по ее щекам, и густые шелковые ресницы опустились на ее глаза. Она колебалась:

― Не знает... что... я тебя уже видела...

― Но как же ты увидела меня, Эдидея? Что ты делала в тот вечер?

Она улыбнулась.

― Я выхожу только ночью, так как Корето запретила мне бывать в ее владениях, а слуг своих она бьет хлыстом, когда узнает, что они говорили со мною. Я узнала от них, что четверо белых высадились на острове, что это были французы, и что они никого не обидели. Французы когда-то спасли моих предков. Я хотела увидеть вас и спряталась ночью около миссии. Ты вышел...

― Но как ты могла увидеть меня, Эдидея? Было совсем темно.

Смех ее прозвучал, как журчание ручья:

― Темно для твоих слабых глаз, но не для моих.

Да, правда! Я вспомнил. Люди ее расы ― никталопы, видят ночью. Доктор Кодр знал также и про это.

― А что же случилось потом, злая шалунья?..

Она снова засмеялась.

― Быть может, ты лучше слышишь, чем видишь. Ты меня схватил...

― Ты трепетала в моих руках...

― Я отбивалась...

― Рука моя скользнула...

― Святые отцы говорили, что это очень дурно. Ты будешь впоследствии гореть в огне Гугатое. Твои руки ослабели...

― Ты вырвалась; я бежал за тобою...

― Ты упал! Вот тут-то я больше всего испугалась. Красный цветок разрастался на твоем лбу. Твои глаза были закрыты, руки повисли.

― Что же ты сделала тогда, Эдидея?

― Вот что, ― сказала она, ― дай твой лоб.

Я послушно предоставил свою голову в распоряжение ее ловких пальчиков. Она обвязала мою голову платком, положила ее на подушку, стала на колени около меня; я видел, как сквозь розовые губы просвечивают ее зубы при ярком свете лампы. Я смотрел на ее матовую кожу, нежную и тонкую, цвета розово-желтых жемчужин. Нагие круглые руки ее, передвигавшие мою голову, издавали нежный аромат.

― Эдидея, оставь мою голову. Ты меня опьяняешь, дитя.

Она завязала последний узел.

― А потом вот что, ― сказала она, ― закрой глаза.

Я послушался. Сквозь закрытые веки я различал только красно-оранжевое пятно рефлектора лампы. Между светом и моими глазами появилась тень, уста прильнули к моим устам...

Быстро открыв глаза, я увидел только, как упало полотно, прикрывавшее вход. Я вскочил на ноги и бросился во мрак... Лукавый удалявшийся голосок прошептал со смехом:

― Ты упадешь здесь с гораздо большей высоты, чем в миссии, и я не пойду искать тебя.

― Вернись, Эдидея...

― Завтра... если ты будешь один. Отдыхай.

И напрасно вопрошал я ночную тишину, чтобы та показала мне путь, куда ушла она своею поступью феи.

* * *

В эту ночь мне снилась каменная кошка, сидевшая на груди Эдидеи и душившая ее своей тяжестью. Я хотел освободить отдалявшуюся девушку... но быстрый удар тяжелой когтистой лапы раскроил мне лоб. Гибкая, хрупкая девушка перевязывала мою рану и склоняла к моим лихорадочным устам свои прохладные губы...

Тогда появлялся гном, насмешливый и страшный, вооруженный гигантской сеткой для бабочек; он накрывал ею Эдидею, потом прикалывая ее булавкой к пробке, как бабочку, восклицая: «Образчик!.. Вот он, единственный образчик! Невежды! Набитые ослы!» Его серо-зеленые глаза, его ужасные глаза, делали мои руки бессильными, сковывали мой язык.